Ключи от заколдованного замка - Константин Бадигин

Сама императрица, граф Пален, граф Панин, граф Петр Головкин, обер-егермейстер барон Кампенгаузен, барон Гревениц, г-жа Ливен и другие. В числе этих лиц было немало таких, которые никогда не видели друг друга и никогда не беседовали между собой, — у них не было общего плана действия, ни совещаний для обсуждения такового, но они на слово верили друг другу и составляли как бы одну секту. Опасность, грозящая одному, приводила в движение других, а многие даже не подозревали, до какой степени они принадлежат к этой партии, и вдохновлялись ею. Не знаю, удалось ли мне передать ясно мою мысль о немецкой партии в России, но внимательный наблюдатель ее не пропустит, и существование ее нельзя отрицать, хотя на это и нет явных доказательств»note 11 . Императора Павла все больше и больше склоняли к мысли, что он обманут коварными англичанами. Но он все еще чего-то дожидался. Ему казалось, что все обойдется и англичане выполнят свои обещания.

Во дворце все шло по-старому. Каждый день приносил неожиданные милости и опалы, о причинах коих никто не мог догадаться. Между тем причины были столь же просты, сколь неразумны. В предыдущее царствование Павел отмечал у себя все события, не зная их происхождения, а также всех участвующих в них лиц, с рассуждениями о том, что ему казалось правильным и более подходящим. Граф Федор Головкин, церемониймейстер царского дворца, писал об этом так: «Эта коллекция справок возросла неимоверно, и когда император скучал или когда ему нечего было делать, он запирался у себя и просматривал ее. При этом он сразу вспоминал события и лица, забытые им давно, что и побуждало его награждать или карать людей за действия, которые сами авторы успели позабыть».

В июле 1799 года в Охотск из Иркутска приехал преосвященный епископ Иоасаф со свитой и богатой церковной утварью. Он был торжественно встречен населением Охотска. В первый же день епископ узнал, какие товары погружены на «Феникс» для Русской Америки. Он вызвал к себе компанейского приказчика Федота Лазарева и велел ему открыть книги.

— «Муки две тысячи двести пудов, — читал Лазарев, — крупы пшенной восемьсот пудов, солонины две тысячи пудов, чаю шанхайского двести ящиков, сахара леденцового двести пудов. Табака листового сто пудов, мыло серое — сто пудов, свечи сальные — двадцать пудов, свечи стеариновые — пять пудов, порох, свинец, дробь…»

— Ладно, а маслице топленое есть ли? — гудел епископ. — Рыбьего жиру я не приемлю.

— Есть и масло русское в бочках.

— А кофею взять не забыл?

— Есть и кофий.

— А еще что есть?

— Котлы железные и чугунные, бусы, бисер. Топоры, кожи подошвенные и сапоги.

— А водочка есть ли?

— И водочка есть французская, и ром первостатейный, правитель для себя заказал, и коньяк.

— Хорошо, молодец. Позаботился исправно. Иди себе.

Федот Лазарев закрыл трюмную книгу и отправился смотреть, как идет погрузка, так ли все укладывается на судно, как надо: тяжелое внизу, легкое наверху. Не пустые ли бочки кладут? Здешние люди балованные, крадут, где плохо лежит. Он спустился по скобяному трапу, обошел трюм, поговорил со старовояжными промышленными, как идет груз, и отправился на берег.

— Здравствуй, Фома Терентьевич. — Федот Лазарев заглянул в большой амбар, где хранился провиант.

— Здравствуй, ежели не шутишь, — ответил его дружок. — Всю ночь сегодня не спал: крышу чинил. Дожди заливают.

— Н-да, работенка! Все стены в щелях, а крыша в дырах.

— Мы ждем не дождемся, Федор Петрович, когда город в другое место переведут. Говорят, в Иркутске давно решили, а наши все тянут да тянут. Разве на косе долго удержишься? Что ни год, она меньше делается.

— Место неважное.

Приказчик посмотрел на городок, вытянувшийся по галечной косе. Сотня обывательских домов, крепость, обнесенная палисадом, и шесть складов… Несколько казенных домов и деревянная церковь.

— Тесно в городе, — продолжал чиновник. — Простой человек уж как жмется! На квадратной сажени по шесть, по восемь мужиков живут. Дорого все. Аржаная мука и та десять рублев пуд. Вот и гляди, как тут без воровства проживешь. Надо тебе ишо чего-нибудь? — закончил он свои жалобы.

— Да уж будь милостив, отпусти сорочинского пшена пудиков двести для святых старцев.

— Рад услужить хорошему человеку. Цена охотская.

Друзья быстро договорились, и приказчик поставил свои знаки на купленных мешках.

Потом Фома Терентьевич пригласил перекусить, и знакомцы расположились в маленькой конторке, отгороженной тесовыми досками. Хозяин положил на стол жареного дикого гуся. Ели только что выпеченный хлеб, намазав на него красную лососевую икру. За едой Фома Терентьевич, забыв прежние жалобы, без устали расхваливал Охотск…

Знаменитый русский город стоит на самом устье двух рек — Охоты и Кухтуя. Полтораста лет назад первые русские мореходы начали знакомиться с таинственным бурным и великим Охотским морем, и с того времени Охотск повидал много славных русских людей, выходивших на небольших суденышках в далекие плавания. Много открытий, совершенных за эти годы, записаны в корабельные книги, хранящиеся в архивах порта.

…Рыжему капитану Шильдсу надоел Охотск. Всю долгую студеную зиму он простоял у галечной косы, и за семь месяцев его матросы протоптали на льду заметную тропинку.

Небольшая каюта, где сидел капитан, заменяла ему штурманскую рубку. На столе лежала карта. В массивном железном поставце горела свеча. С левой стороны от входа висел на деревянном гвозде дождевой плащ. Справа виднелась открытая дверь в совсем маленькую каморку. В ней деревянная койка с высокими бортами, чтобы не вывалиться в штормовую погоду. Полка с астрономическими и навигационными книгами, ящик с октаном. В углу медный умывальник. Небольшой шкаф врезан в стену каюты.

Капитан Шильдс относился к морякам, для которых судно было родным домом, а морская служба мила и приятна. Ни волны, ни ураганы его не страшили. Жизнь, полная опасности и приключений, привлекала его. Он любил море, как свое детище. Яков Егорович крепко стоял на ногах в любую погоду и хорошо знал свое дело. Он не только покорял морскую стихию, но и записывал все примечательное на море. Такие люди плавают на судах, пока терпит здоровье, и не помышляют о других почестях на берегу. Другое дело те, кто идет на море ради выгоды, полагая море необходимым злом. Такой моряк считает не только годы, но и дни окончания морской службы. Хороший шторм для него тягостное испытание, которое он с трудом переносит. Он не привыкает к качке и не умеет крепко стоять на палубе во время шторма. Такому мореходу не по плечу изучать море или наносить на карту новые берега. Горе экипажу, если командир мечтает о том, как бы поскорее закончить свою морскую службу и уйти на берег.