Кража - Питер Кэри

С тех пор мы с Хью срослись, как сиамские, нахуй, близнецы, и не стану загонять себя в депрессию, припоминая разные попытки наладить жизнь, когда я, бесясь от разочарований и злобы вынужден был резать мясо на комбинате Уильяма Энглисса в пригороде Уильямстоуна, а мой брат жестоко страдал, брошенный в запертой машине или в ночной пивнушке, отданный на милость угонщиков, наркоманов, старшеклассников. К тому времени, как я познакомился с Истицей (как она предпочитает называть себя с некоторых пор), Хью уже не соглашался оставаться с посторонними и потому пребывал под моей опекой — не было другого выхода.

Я купил дом в Ист-Райде, когда мои картины поднялись в цене на аукционах, то есть в 1973 году. Галерея Искусств Нового Южного Уэльса наконец удостоила меня ретроспективным показом. Не могу передать, до чего красива была тогда эта улица, еще живы частные предприятия, все это до Жан-Поля, до особняков с бассейнами, до «БМВ». К северу участок шел немного под уклон, сад казался живым и запущенным, в нем прятались нарциссы, помидоры черри опутывала трава, старость изуродовала стволы яблонь, «Рибстон Пиппин», «Лакстон Форчун», сорта, уничтоженные сетями универсамов и тупыми покупателями, худшие вредители, они, чем плодожорка.

Истица была высокого роста, гибкая, словно кошка, а я, двадцативосьмилетний дурында, был тщеславен и глуп, и выходил под вспышки фотокамер под руку с кровожадной тигрицей. Кто бы не позавидовал мне? Великолепная, словно кинозвезда, медового цвета кожа, в генетике ее и геральдике черт ногу сломит, но ее принимали за королеву. С первой ночи мой пропахший хмелем дом пропитали иные запахи — тмин, кардамон, базилик, лук-порей томились в моей видавшей виды сковороде. Стояла жара, сад опьянел от поспевающих плодов и свежесрезанной травы, в скромном уголке моей студии она поставила стол и принялась рисовать миниатюрные образы воображаемых природных предметов, совершенно оригинальные, ни на что не похожие, а потом терпеливо вырезала их в дереве и делала оттиски. Мне нравился масштаб этих творений, их кажущаяся скромность, и я приходил в ярость от того, что ими пренебрегают в погоне за широкомасштабной и хвастливой чушью, какой набит Сидней. Да, я был влюблен и бился за нее, быть может, перегибая палку. Я заставил свою галерею устроить ей выставку, заставил своих поклонников покупать ее вещи. Кто разглядит крошечный изъян в пьедестале прекрасной статуи? Только не я, ваша честь, даже под угрозой смерти.

Конечно, мы ссорились, но человеку, выросшему в доме, где мать каждый вечер прятала двадцать семь ножей, эти ссоры казались любовными покусываниями. Мы яростно спорили, когда ей вздумалось отселить моего брата в сарай, но она звала его Братец Хью, Фра Хью, Братец Бойн, целовала его жирные щеки, так что он краснел. Она готовила чевапи специально для него: говядина, баранина, свинина, чеснок и кайенский перец, а он бродил по дому в своих бесстыдных жалких трусах, и вот уже она вся перепугана и просит меня запирать его на ночь в комнате. Я спрашивал: что, с ума сошла, но мне и в голову не приходило, что она и вправду чокнутая. Она, дескать, боится грабителей, и я подумал — а, так вот в чем дело — и (только не смейтесь!) присобачил изнутри нашей спальни здоровенный паршивый замок.

Теперь мне со всех сторон говорят, мол, с самого начала брак был обречен, это бросалось в глаза, но я трижды в день приходовал ее, и засов казался крошечным прыщиком, человеческим изъяном на идеальной заднице божества. Я не предвидел появление плодожорки, вылупившихся вскоре паразитов.

Когда родился Билли Боун, она устроила милого маленького засранца в нашей спальне, и я был тронут, пока не обнаружил, что она боится, как бы Хью ночью не выломал дверь и не сожрал младенца. Она все время была начеку, по ту сторону задвинутого засова, и, вероятно, мы все так бы и оставались вместе, Истица и я и между нами Билли Боун, почесывающий нам лодыжки грязными мальчишескими ногтями, если б она могла переварить вонь от грязных памперсов, но ее тошнило от запаха кала, так что Билли Боун вскоре перекочевал в детскую под охрану сигнализации. Кто оплатил сигнализацию? Я, разумеется.

Потенциальный каннибал держался на почтительном расстоянии от младенца, словно кошка, когда в доме появляется щенок, — он пристально наблюдал, но оставался сидеть в своем уголке. А мать постоянно пребывала настороже, бодрствовала, когда я умиротворенно храпел ей в ухо. Угадайте, что дальше? Бедного старину Хью скоро застукали. Хитрый старый вомбат пробрался по коридору, вынул батарейки из прибора на двери, но, по-видимому, от слуха матери не утаится ничего. Меня приволокли на место преступления, под вращающиеся игрушки-мобили, которые я с такой любовью привешивал к потолку. И тут, в сумраке, под огромной призрачной стаей орлов, попугаев, розовых какаду, чьи деревянные крылья дремотно вздымались и опадали в благоуханном сиднейском воздухе, передо мной предстала здоровенная сгорбленная фигура Людоеда, склонившаяся над моим сыном.

— Хью!

Он испуганно обернулся с младенцем на руках, и в проблесках ночника мы увидели, что отнюдь не ради вандализма он пробрался в детскую: заделанная пеленка убрана, юный Билли Боун превратился в аккуратный и чистый сверток, словно фунт сосисок и отбивных. Ваш заказ, миссис. Еще что-нибудь желаете?

Истица, надо отдать ей должное, рассмеялась.

И таким образом фра Бойн тут же, без сомнений и отсрочки на ближайшие семь лет преобразился в любимого дядюшку Бойна, няньку, товарища по играм. Когда в Беллингене я увидел его cо щенком, завернутым в пальто, сердце у меня чуть не разорвалось: старый дурень прижимал к себе пса, живого, а потом мертвого, как прежде — моего сына.

Мой сын любил моего брата, а как же иначе? Он рос, гоняясь за ним по траве, уплетая с ним на пару пахнущие анисовым семенем яблоки, плавая в деревянной лодочке по маленькому зеленому пруду. Они оба любили бороться. Еще когда малышу было полгодика, ему больше всего нравилось, чтобы его с силой, почти сердито, покатали взад-вперед. Едва научившись ходить, он свирепым бычком бодал наши ноги и каждый день, едва завидев меня, требовал побороться. Теперь и не поверишь, до какой степени Заторможенный Бойн был счастлив. Словно здоровенный пес, окруженный щенятами, которым разрешается гавкать, царапаться и покусывать. А потому я не сумею объяснить, как произошло то, что в итоге произошло. То ли мальчик не отпустил его вовремя или случайно ухватил дядю за причинное место, но Хью поступил так, как приходилось поступать мне, если я никаким другим способом не мог одолеть брата.

Из студии я услышал вопли, басовитые завывания Хью и дребезжащую жесть — плач Билли. Они и сейчас стоят у меня перед глазами. Хотел бы я забыть. Мой брат протягивает мне моего сына, словно пытаясь оттолкнуть его или вернуть обратно, в паутину только что минувшего мгновения. Сперва я не мог осознать увиденное: мизинец мальчика висит, болтается, удерживаемый только складкой кожи, цыплячья шейка.

Дальнейшее вы можете прочесть в жалобе Истицы. Я твердо решил не отрекаться ни от брата, ни от сына, однако мои представления о собственных правах были несколько преувеличены. Выяснилось, что тут решаю не я, а судья в галстуке от Пьера Кардена, который вынес постановление против обоих братьев Бойн, и я впервые разглядел смысл того замка.