Мещанка - Николай Васильевич Серов

профессия рабочего, и о том, что писали о труде великие люди, с каким уважением народ относится к труженикам, как ценит и бережет их наше государство, и о многом, многом еще. Говорил долго. И чем дальше, тем шумней становилось в зале, и председательствующий чаще призывал к тишине. Но тишины не было. Люди переговаривались, сидели, повернувшись друг к другу и даже совсем отвернувшись от сцены. Лектор вытирал лоб, старался перекричать этот шум, но ничего не выходило. Павел Васильевич понимал его состояние, чувствовал его обиду на слушателей и растерянность даже от того, что доклад, к которому он, видно, тщательно готовился, просто не слушают, но помочь ему ничем не мог. Он встал, вышел из-за стола и крикнул:

— Тише, товарищи! Давайте вести себя как положено!

Голос его прогремел по залу, услышался всеми, даже в фойе, и шум стал глохнуть. Но, глядя на сидевших теперь в молчании людей, Павел Васильевич видел, что они как наказание отбывают. Вздыхали, писали какие-то записки друг другу или глядели скучными глазами. Слова лектора висли в пустоте.

«Да кончай ты, черт бы тебя побрал!» — уже сердясь, думал Павел Васильевич. — Неужели не видишь, что не слушают тебя?» Да и нечего было слушать. Все вычитано, услышано по радио или у других докладчиков, но не пережито самим и, главное, не вынесено из той жизни, которая была вот тут, вот сейчас. А в зале сидел народ грамотный, все тоже читали газеты и тоже слушали радио, и все, о чем говорил докладчик, им было прекрасно известно.

Наконец доклад кончился, и все облегченно вздохнули. В перерыве Павел Васильевич спросил секретаря комсомольской организации:

— Зачем был этот доклад?

— Но ведь надо же проводить доклады. А как их проведешь? Видите, как относятся. Вот и поработай.

— Да, трудно, конечно, трудно, — улыбнулся Павел Васильевич. — Не слушают, это я видел. Но скажи мне откровенно: сам ты слушал? Самому тебе все это ново и незнакомо, что ли?

Секретарь смутился.

— Зашел бы хоть, поговорили бы. Может, что и придумалось бы. А так ведь отучишь людей, и на то, что действительно интересно, не затащишь потом.

— Да как-то всё… — замялся секретарь.

— Говори уж, брат, прямо: не хотелось ко мне заходить. Что, мол, он скажет? Направить работу на выполнение и перевыполнение плана, организовать легкую кавалерию. Или что-нибудь еще в том же духе. Но это тоже не ново. А вот так зажечь людей — это да! Чтобы и доклады слушали, и в кружках участвовали, и на субботники охотней шли.

Секретарь смолчал.

— Может, и верно, я не дам рецепта, но ведь, может быть, и мой совет пригодится.

— Спасибо. Буду заходить. Думал, у вас и так дела жуть сколько каждый день, — ответил секретарь.

— У меня здесь моего дела нет. Есть общее наше дело, и я хочу его делать вместе со всеми вами, а не один. Так что приходи в любое время.

Раздался звонок. Все пошли в зал. Секретарь что-то ответил ему, но в шуме и толкотне Павел Васильевич не расслышал. Да и мысли сразу сосредоточились на другом — как он сумеет выступить перед молодежью? Будут ли его слушать? Донесет ли до всех то, что было в его душе? Заставит ли задуматься и по-новому посмотреть на жизнь и на завод и на себя в этой жизни? Хоть чуть, хоть немного всколыхнутся ли сердца от его слов?

Он вышел к переносной трибуне перед шумящим, еще не угомонившимся после перерыва залом и остановился. Он редко выступал, всего раза два, с производственным и техническим докладами, и не знал, как себя вести. Откуда-то из передних рядов услышал приглушенный шепоток:

— Вот кто двинет, так двинет!

И другой — насмешливый, с издевкой:

— Ему бы молотом бить, а не за столом сидеть.

Это задело Павла Васильевича, и он, забыв все, сказал:

— А я и молотом бил!

Он хотел сказать еще, что интересно было бы узнать, что ты, молодой человек, можешь, кроме как держать ложку и хлебать ею отцовский суп, но не сказал. После его слов вдруг стало как-то удивительно тихо. И эта неожиданная тишина и сотни вопросительных и удивленных глаз и лиц, враз обращенных к нему, лишили его речи. Он не понял еще в чем дело, но почувствовал, что все чем-то удивлены и озадачены и это общее удивление вызвал он.

Быстро оглядев себя, он не нашел ничего неприличного или неряшливого в своей одежде и оглянулся к президиуму, как бы спрашивая, в чем дело? Но там тоже растерянно и удивленно смотрели на него, и Павел Васильевич совсем смешался.

Все это продолжалось минуту, не больше, но вот в этой тишине откуда-то с задних рядов донесся шепот:

— «Он пьяный!»

И этот шепот, услышанный всеми, взорвал напряженную тишину. Зал загудел, задвигался, закричал. Ошеломленный Павел Васильевич не понимал, что произошло, не слышал слов обиды и негодования, только один голос сразу дошел до него:

— Пошли, чего тут делать! Пьяные советы нам не нужны!

Павел Васильевич поднял голову и замер. Он понял: здесь тоже шла своя борьба. Здесь тоже сталкивались разные взгляды, чувства и понятия. Надо было и здесь быть умелым бойцом, а он пришел с одним желанием доказать свою правду, уверенный, что если он в этом убежден, то и все непременно, просто и тихо выслушав его, убедятся в этом. А надо было еще уметь убедить. Но уже одно то, что сейчас он почувствовал обстановку борьбы здесь, пусть совсем нетрудной и даже не борьбы, а просто спора, столкновения своих взглядов с чьими-то другими, сразу насторожило его и сделало строже, собранней и серьезней.

Он вышел из-за переносной трибунки на средину сцены и стал рядом с Вороновым, сопровождаемый общим недоверчивым вниманием.

— Товарищи, — начал он, прямо и открыто глядя на сидящих перед ним людей, — кто-то здесь сказал, что я не на месте. Мне советовали лучше пойти бить молотом, чем сидеть в директорском кабинете. Что ж, правда, что я был кузнецом. А вот оратором не бывал еще. Итак вот не приходилось себя чувствовать… Ну да ладно. Скажу только, что пришел к вам и как директор, и как человек, недавно еще бивший молотом. Думаю, что пригодится и то и другое.

— А кто это сказал? — раздался чей-то возмущенный голос. — Кто?

Зал загудел. Но никто не поднялся с места, не признался, да и ждать этого было нечего.

— Тихо, товарищи, — крикнул Воронов, — не спрашивайте, такие люди блудливы, как кошки, а трусливы, как зайцы. Начнем разговор.

Взволнованный зал не