Боевые псы не пляшут - Артуро Перес-Реверте

Наконец я собрал последние силы и волю, закрыл глаза и завыл. Завыл, задрав голову к небу по обычаю предков, испустил протяжный вопль, в котором звучали вызов и отвага. Я – Арап, слышалось в нем. Я – Арап, я умею драться и умирать. И стою здесь, чтобы умереть, убивая.

Потом открыл глаза и увидел, что на ринг вывели нового бойца. И боец этот был Тео.

Я с трудом узнал его. Ему купировали уши и хвост, он стал более поджарым и мускулистым. Красновато-рыжая шерсть была сбрита, а на груди, на морде, на лапах виднелись недавние шрамы. Но больше всего изменились его глаза: прежде темно-карие, с золотыми искорками, которые, помнится, сводили Дидо с ума, они теперь словно выцвели от всего того, что им пришлось увидеть в последние недели, а их владельцу – пережить, подернулись какой-то белесой изморозью и взирали на мир и на меня так, словно все стало призрачно-бесплотным.

– Тео, – окликнул я его.

На меня безразлично взглянули лишенные всякого выражения глаза.

– Не узнаешь? – не унимался я.

Он не шевельнулся и не издал ни звука, что тоже можно было счесть ответом. И глядел все так же странно. В этом взгляде не было, как ни всматривался я, даже боевого азарта или вызова. Не мелькнуло и узнавания. Стылые и круглые, они смотрели пристально, но – будто из дальней дали и невидяще: не на меня, а сквозь меня, чтобы там, за мной, уставиться в еще большую пустоту. И ничего не скрывалось за этим взглядом.

– Тео, это же я, Арап, – гавкнул я.

Он наконец вышел из этой неподвижности и подошел чуть ближе, обойдя труп французской овчарки, не удостоив его взглядом. Теперь мы были в пяти лапах друг от друга, и никто из людей не держал нас. Тео так и не залаял, не зарычал.

Однако напрягся и подобрался. Я по приметам могу определить, что пес намеревается напасть – и сейчас все они были налицо. Меня пробрал озноб. Тео немного опустил голову и оскалился.

– Я сюда пришел ради тебя, – сказал я. – Ради тебя.

Он как будто не слышал. И не слушал. И внезапно – не издав ни звука, в полном молчании, отчего все это было еще страшней, – кинулся вперед. Оттолкнувшись от земли задними лапами, прыгнул – и налетел на меня с какой-то неслыханной, невесть откуда взявшейся яростью и едва не впился зубами. Я шарахнулся в сторону из последних сил – оставалось их уже мало – и уклонился.

– Эй, дружище, ради бога…

До меня доносилось его частое, громкое, неровное дыхание. Примериваясь друг к другу, мы походили по рингу. Я смотрел на него умоляюще, он не спускал с меня холодных глаз убийцы.

– Я – Арап… Неужто не узнаешь?

Он остановился, упершись в меня пустым взглядом. Я совершенно ничего не мог прочесть в нем. Тео в этот миг снова прыгнул, и на этот раз мы сплелись в неистовом и диком объятии: он рвал меня клыками, докуда мог дотянуться, а я – во мне проснулся наконец инстинкт самосохранения – его. Вокруг ринга оглушительно вопили люди, но это не имело никакого значения. Был Тео, был я – вдвоем перед целым миром, и, обхватив друг друга в смертельном объятии, мы сражались за наши жизни. Мы были гладиаторами – без будущего, без родины и без хозяина.

Исполосованные и кровоточащие, мы расцепились, отскочили друг от друга. Я чувствовал – больше не могу. Это был мой третий бой, и силы мои иссякали. Вдруг навалилась усталость – и не столько физическая, сколько какая-то глубинная, нутряная. Нестерпимо захотелось, чтобы поскорей все кончилось. Вокруг меня все медленно и постепенно погружалось во мрак, и я понял, что обитающий в моем теле боец покидает меня. Остается изнуренная, безмерно утомленная псина, которой хочется только рухнуть наземь и передохнуть. А, может, подумалось мне, Тео как раз для этого и сгодится наилучшим образом. И откроет мне дверь к спасению.

– Давай кончать с этим, – сказал я.

Он снова ринулся на меня, ощерив клыки, но я, вместо того чтобы защищаться, застыл на месте и только покачал головой. Налетев, он опрокинул меня на спину – я чувствовал, как зубы его добираются до моей жизни. Ну и ладно, подумал я, как в тумане, может, оно и лучше будет. Чем сдохнуть на заднем дворе от дряхлости или позволить, чтобы двуногая сволочь забила тебя палками или пристрелила, лучше погибнуть от клыков того, кто был тебе другом.

– Дидо, – пробормотал я, прежде чем сдаться на волю тьмы. – Вспомни ее, Тео… Дидо ждет тебя.

И почувствовал, как челюсти его вдруг замерли. Что он не смыкает их в гибельном укусе. Совсем близко я видел его глаза и заметил, что искра тепла вдруг пробилась сквозь корку наледи. Что в них замерцал свет разума и узнавания. Тео замер на миг, прижавшись ко мне, прерывисто дыша мне в шею и в морду. И наледь растаяла, в глазах появился смысл. И удивление.

– Арап… – проурчал он.

Он выпустил меня и медленно отошел шага на два-три. Словно хотел взглянуть чуть издали и узнать меня окончательно. А я с большим трудом поднялся на все четыре. Мы пристально и напряженно вглядывались друг в друга. Оба покрыты пеной и кровью, вываляны в песке. Чуждые раздававшимся вокруг воплям: люди бранились и орали, продолжая делать ставки и требуя, чтобы мы продолжали бой до смерти одного из нас.

– Ты-то что тут делаешь? – спросил Тео.

– За тобой пришел… Тебя поймали вместе с Борисом, помнишь?

Он одурело потряс головой. Похоже, что помнил смутно, а имя Бориса ничего ему не говорило.

– Дидо… – сказал он задумчиво.

– Да-да… Она и остальные друзья… Агилюльфо, Марго… Все на Водопое по тебе соскучились.

– Борис, – вдруг вспомнил он.

– Да, он самый.

Он снова затряс головой. Как будто хотел разогнать туман, застилавший сознание.

– Ты что – дал поймать себя, чтобы попасть сюда?

– Более или менее.

Он взглянул недоверчиво:

– Ради меня?

Ответить я не успел. Восторженный рев зрителей сменился на возмущенный и негодующий. И нарастал. Люди, сделавшие ставки, были вне себя от разочарования и ярости при виде того, что мы без капли агрессии тихонько перелаиваемся и урчим. Двое поднялись на ринг. Один стегнул Тео плетью по спине, второй направился ко мне с проволочной петлей наготове. Я тяжело вздохнул.

– Дружище, они хотят драки.

Тео поглядел на меня непонимающе. Потом зафыркал, свесив язык меж клыков. Увидев это, я чуть не залаял от радости. Эта ужимка была мне хорошо знакома: в былые, более счастливые времена Тео так выражал свое насмешливое отношение к миру и к жизни. Так он глумился над ними. Тут я понял, что Тео стал прежним. После долгих странствий по кругам ада мой друг вернулся.

– Хотят драки? Что же, будет им драка, – ответил он. – Брат.

Ну, уж и драка была! Никогда еще не был наш напор таким безудержным и свирепым. Здесь, в Живодерне, не было хозяев, а были враги. Никто не мог требовать от нас верности. Мы видели перед собой законную добычу – мясо, в которое надо было вонзить клыки. И мы рванулись в это скопище живых мясных туш с глазами, расширенными ужасом. Изливая воем нашу решимость, силу и ярость, мы рвали их зубами и когтями, расчищая себе путь к выходу. В пылу этой бойни я увидел, как опять уставились мне в лоб черные зрачки двустволки, но тут Тео ухватил челюстями руку, державшую ружье, а я на бегу вырвал клыками половину горла у того, кто целился в меня.