Не засыпай - Меган Голдин

в галерею через открытую дверь, так как не хочу их пропустить. Уже внутри я замираю на полушаге. Красный холст ненастоящий. Это проекция на белой стене. Все остальные стены пусты. На стенах нет ни одной художественной работы. Ни картин. Ни людей. Ни официантов, ходящих по залу с подносами бокалов, наполненных красным и белым вином. Ни ведущего.

Дверь за мной захлопывается. Фоновые звуки галереи продолжают звучать с другой ее стороны. Я чувствую себя сбитой с толку, в западне, как будто я повернула не туда в лабиринте. Я пытаюсь понять, как мне попасть на художественную выставку, когда вдруг выключается свет.

Я стою как вкопанная, слепая и беспомощная в темноте. Я сосредотачиваю все свои чувства на гуле художественной выставки за стеной, пока вдруг этот звук также не пропадает. Его заменяет глухая тишина. Единственные раздающиеся звуки – это мое собственное сердцебиение и учащающееся дыхание.

Мурашки ужаса бегут по телу, когда я понимаю, насколько я беззащитна одна на складе. Включается прожектор. Его луч игриво двигается по полу, будто призывает меня следовать за ним. Я иду за лучом в другую комнату, такую же темную и безмолвную.

Включается другой прожектор и фиксируется на экспонате, окруженном красными бархатными веревками. На деревянном стуле сидит женщина. Вокруг ее торса обмотан потрепанный морской канат. Я не вижу ее лица. На ее голову надет мешок из грубой льняной ткани. Ее щиколотки примотаны к ножкам стула. Ее руки связаны за спиной.

Музейная табличка гласит: «ЖЕНЩИНА НА СТУЛЕ».

Тогда я понимаю, что эта женщина является экспонатом.

Она стонет и извивается, будто пытаясь разорвать путы, удерживающие ее на стуле. Ее изорванная одежда обнажает кружевной бюстгальтер и гладкую бледную плоть.

Искусство перформанса никогда не было мне по вкусу, но я здесь для того, чтобы написать о нем, поэтому я подхожу ближе, чтобы рассмотреть подробности. Чем ближе я подхожу к красному бархатному барьеру, тем громче становится шепот, нараспев повторяющий слова, пока они не превращаются в оглушительное:

– Убей. Убей. Убей.

Когда это песнопение становится громче, женщина издает животный рев. Он звучит так, будто у нее под мешком заклеен рот. Звуки, которые она издает, едва ли можно назвать человеческими. На столе рядом с ней стоит стеклянная коробка. Внутри нож и ножницы. Рядом с коробкой молоток. На столе знак: «НЕ ТРОГАТЬ».

– Убей. Убей. Убей, – продолжается песнопение.

Когда оно достигает апогея, я подхожу к бархатным веревкам, ограждающим «экспонат». Я уже достаточно близко, чтобы заметить на плече женщины татуировку в виде крошечных ярких бабочек.

На абсолютно белых стенах комнаты появляются черно-белые кадры. Они испещрены механическими повреждениями, будто это старая бобина с кинопленкой.

На одной стене кадры, на которых женщина раздевается догола. Она опускается в ванну и полностью погружается под воду. Видны только пузыри различных размеров на поверхности воды, потом исчезают и они, и не остается ничего.

На другом экране молодая женщина выходит из многоквартирного дома. Снято с точки зрения наблюдателя, следящего за женщиной из кустов.

На третьем и самом большом экране женщина идет по пустой парковке поздно вечером. Каждый ее шаг отдается стуком ее каблуков. Тяжелое дыхание на фоне становится все громче и громче, насмехаясь над беспечностью женщины, которая даже не подозревает, что за ней следят. Она нажимает на электронные ключи, чтобы открыть машину. Авто дважды сигналит.

Высокие ноты скрипки оглушительно нарастают, когда камера подбирается все ближе и ближе и масштабирует ее глаза, распахнутые от ужаса, когда она понимает, что находится в опасности. Когда скрипка достигает самой высокой ноты, кадры на всех экранах исчезают за приливом красного цвета.

Прожектор выключается, и комната снова окутывается в кромешную темень. Мое сердце часто бьется, вторя ужасу женщины с видео. Меня переполняет отчаянное желание выбраться отсюда. Едва только я собираюсь повернуться и бежать, в дальнем углу комнаты загорается свет. Кто-то сидит на подсвеченном сзади стуле. Я вижу только человеческий силуэт.

– Для нас честь приветствовать вас сегодня, Лив. Вы можете играть с экспонатом так, как пожелаете, – говорит бесплотный голос мужчины, который, как я полагаю, и есть знаменитый Кью.

– А что насчет знака, запрещающего трогать экспонат? – спрашиваю я.

– Тут как в жизни, – пожимает плечами он. – Некоторые люди подчиняются правилам. Другие – их нарушают. У всех нас есть свободная воля. Вы могли разбить стеклянную коробку и освободить женщину. Это был бы разумный выбор. Или вы могли оставить ее там, как вы и поступили. Другой разумный выбор.

– Она хочет быть свободной?

– Вы задаете неверный вопрос. Вам стоит спросить, хотите ли вы освободить ее. Чувствуете ли вы себя ограниченной правилами, или то, что вы проигнорировали ее трудное положение, было вашим естественным желанием? Вы хотели разбить стеклянную коробку?

– Да.

– Тогда почему не разбили?

– Потому что на знаке написано, что экспонат нельзя трогать.

– Понятно, – повисает молчание. – Тут нет верных или неверных ответов. Вы можете делать все, что захотите. С ней. Со мной. С собой, – говорит он.

– Что я хочу сделать, так это провести с вами интервью, – говорю я, пытаясь вернуть контроль над ситуацией.

– Почему?

– Чтобы лучше понять ваше творчество.

– Мое творчество говорит само за себя.

Прожектор снова загорается.

– Оставьте свою визитку в ящике, где оставили свои вещи, – инструктирует Кью. – Я свяжусь с вами.

Прожектор ведет меня обратно в комнату с ящиками. Я оставляю визитку, как мне сказали, забираю вещи и вылетаю на улицу. Бирюзовая дверь захлопывается позади меня с железным лязгом, который отдается эхом еще долгое время.

Я прислоняюсь к стене переулка у мусорного бака, делаю несколько глубоких вдохов, чтобы успокоиться и чтобы ноги перестали дрожать. Кажется, будто бы вся выставка была придумана с одной-единственной целью – запугать меня.

Глава двадцать вторая

Среда 13:43

Детектив Джек Лавель сомневался, есть ли ему вегетарианский бургер, пока не увидел, как Дарси Хэллидей развернула и надкусила свой.

– Мне то же самое, но с дополнительным острым соусом, – сказал он официантке. – И не кладите помидоры.

– Вы не пожалеете, – пообещала Хэллидей перед тем, как откусить еще кусок. Она стерла соус, стекавший по ее подбородку, салфеткой и зачерпнула пригоршню батата фри.

Хэллидей попросила Лавеля остановиться в непритязательной веганской закусочной по пути в участок, чтобы они могли захватить обед. Она ничего не ела с прошлой ночи, кроме пары крекеров из коробки, которую хранила у себя в ящике стола. На завтрак в самые первые и самые важные часы расследования не было времени.

– Недурно, правда? – осведомилась Хэллидей, когда