Дом паука - Пол Боулз

Ближайшая автобусная остановка была на углу напротив полицейского управления. Встав в очередь, Амар с интересом отметил про себя необычную суету перед главным входом. Люди в форме входили и выходили непрерывным потоком. И наоборот, не было заметно обычно толпившихся у дверей арабских подростков: мелких (то есть не имеющих отношения к политическим делам) осведомителей, посыльных, всегда готовых раздобыть для полицейских контрабандных сигарет и предоставить разного рода услуги. Интересно, куда они подевались, — подумал Амар.

Дождавшись автобуса, он выбрал место на задней площадке. Следующая остановка была на углу авеню де Франс и бульвара дю Куатрем Тирейллёр. Отсюда уже можно было различить огни медины в долине. Амар разглядывал теснившуюся в автобусе публику: бербера в шафрановой чалме, который вел себя так, будто никогда в жизни не видел автобуса, толстую-претолстую еврейку с двумя девочками, они разговаривали между собой на языке похожем, скорее, на испанский, чем на арабский (на этом древнем языке говорили самые чванливые обитатели меллаха, мусульмане относились к нему неодобрительно, считая его чуть ли не бунтарским), арабку в хаике, в которой Амар, как ему показалось, узнал проститутку из quartier réservé, и несколько французских полицейских, двое из которых висели снаружи, ухватившись за поручни, так как втиснуться в автобус не было никакой возможности. Обычно дальше автобус ехал прямо, к дороге на Тазу, и вниз по холму, но теперь свернул налево, на бульвар Мулая Юсуфа.

— Ah, khaï[54], куда он едет? — спросил Амар у притиснутого к нему рабочего в заляпанном известкой комбинезоне.

— В меллах, — ответил рабочий.

— Но в меллах уже ушел один, — возразил Амар. — Этот должен ехать к Баб Фтеху.

Рабочий оглянулся по сторонам. Амару удалось мельком разглядеть его лицо в свете скользнувшего за окном уличного фонаря, оно показалось ему испуганным.

— Scout[55], — негромко сказал рабочий. — К Баб Фтеху автобусы сейчас не идут. Стой смирно.

Амар пребывал в нерешительности. Если рабочий говорил правду, не имело никакого смысла выходить и возвращаться на угол — ждать подходящего автобуса. Чем идти пешком до Баб Фтеха, получится быстрее, если он доедет до Плас дю Коммерс недалеко от меллаха, а там пересядет на автобус до Бу-Джелуда; кроме того, дорога на Тазу лежала за городскими стенами в полной темноте. Амар вовсе не мечтал о такой прогулке: дорогу с обеих сторон окружали деревья и речные протоки — места, где водились злые духи дженун и аффарит, не говоря уж о мусульманских бандитах и французских полицейских. Лучше добираться так, как он задумал, даже если потом придется тащиться обратно через всю медину.

Прежде чем автобус, рыча мотором, выехал на Плас дю Коммерс, Амар понял, что там происходит нечто из ряда вон выходящее. Поначалу даже трудно было сказать, что именно: все кругом было залито светом, но светом, поминутно менявшимся, мечущимся из стороны в сторону — так, что очертания домов и деревьев словно колыхались в воздухе, шум тоже стоял невероятный и ни на что не похожий: оглушительные скрежещущие звуки, казалось, обрушивались на площадь с балконов — они наваливались сверху беспорядочным гулом, эхо которого отражалось от стен. Когда автобус наконец очутился на открытом пространстве, кишевшем людьми, звук изменился, и слух Амара уловил несколько точек, откуда исходил весь этот дикий грохот: громкоговорители вопили каждый на свой лад, причем настолько грубо искажали звуки, что те уже давно перестали быть похожими сами на себя. Перед кинотеатром «Аполлон» надрывалась самба — словно груда металлолома падала с огромной высоты на стальной пол. В углу, между общественными уборными и полицейским участком, голос молодого человека, расписывавшего, какой прекрасный фарфоровый сервиз можно выиграть в лотерею, напоминал прерывистый грохот экспресса, мчащегося по эстакаде. Должно быть, лотерейщик и сам догадывался об этом, потому что время от времени ограничивался быстрым повторением одного только слова tombola[56]. Кондитерский лоток, проигрыватель которого исполнял египетские мелодии, вполне можно было принять за пулеметное стрельбище, а из безалкогольного бара, чьи владельцы остановили свой выбор на стопке пластинок Салима Хилали[57], неслись звуки, похожие на те, что могут раздаваться на самой кровавой скотобойне. И все это вместе называлось фета — странствующая ярмарка, каждый лотошник которой гордился тем, что имеет свой граммофон или громкоговоритель, а некоторые счастливчики даже обзавелись собственными микрофонами. Ярмарка прибыла из Алжира, где и было приобретено подержанное оборудование, причем покупатели справедливо полагали, что не особо искушенная публика в Марокко и пограничных городах алжирской пустыни, которые они намеревались посетить, не будет в претензии, если краска кое-где облупилась, металл проржавел, а стены киосков в заплатах. Самое главное — чтобы было побольше шума и света. И того, и другого действительно хватало; что же касается света, то импресарио не просто добился яркого освещения. Грозди и гирлянды лампочек, украшавшие фасады лотков и развешенные на ветвях деревьев, постоянно вспыхивали и гасли, медленно и равномерно, независимо друг от друга. Расчет был верный: сначала это вызывало у публики головокружение, затем — безудержную эйфорию.

Предъявив билет контролеру, Амар вышел из автобуса и остановился, насыщаясь хаосом. Потом, чувствуя легкое возбуждение, подошел к стенду, где несколько подростков по очереди изо всех сил били огромным молотом по площадке. Всякий раз вертикально расположенный красный брусок взлетал вверх на высоту, предположительно соответствовавшую силе удара, и плотного сложения мужчина с прокуренными до черноты зубами уныло отводил брусок до нулевой отметки, выкрикивая: «Magnifique!»[58]или «Allez, messieurs! Voyons, on est des enfants?»[59]

Амар побрел дальше, туда, где большая толпа окружила двух легионеров, стрелявших по длинному ряду белых картонных уток, которые рывками двигались на фоне задника с пальмами и минаретами. По толпе вели перекрестный огонь два одинаково мощных громкоговорителя. Амар подошел к лотерейному лотку, стоя перед которым молодой человек ревел в микрофон: «…tombolatombolatombolato…» Среди зрителей Амар увидел парнишку из своего квартала. Они обменялись ухмылками — единственное, что можно было сделать при таком шуме. Еще дальше небритый обезьяноподобный мужчина, наряженный в красное шелковое платье и длинные свисающие серьги, заложив руки за голову, исполнял на помосте нечто отдаленно напоминающее danse du ventre[60]. Справа от него девушка в кепи и форме спаги[61], устремив поверх толпы опустошенный взгляд на невидимые горы на востоке, равнодушно била в военный барабан. Стоявшая слева средних лет женщина, при каждой улыбке ослеплявшая публику блеском золотых зубов, металлическим голосом кричала в микрофон: «Entrez, messieurs-dames! Le spectacle va commenced»[62]