Когда забудешь, позвони - Татьяна Лунина

— А как же «серые глаза» с выпечкой-нирваной? — поддел однажды друга Борис. — Кажется, твое «сэрдэнько» тогда тонуло?

— Эх, старик, не к лицу мне оказался серый цвет! — вздохнул Сашка и задумчиво оглядел офисный потолок. — Не по Сеньке вышла шапка.

— Мало сил приложил?

— Ну да, — хмыкнул Попов. — Как говаривал Иваныч, обмок, як вовк, обвыс, як лыс, обмэрз, як пес — та всэ задурно.

Борис вспомнил доброжелательную улыбку и теплый, аппетитно пахнущий пакет, врученный тогда юбиляру. Странно, но услышать такое от бывалого Сашки оказалось приятно.

— Александр Семенович, звонит Георгий Рустамович! — раздался по громкой связи голос Татьяны.

— Соедини!

Попов изменился в мгновение: вздыхал и жаловался беспечный волокита — трубку снимал деловой производственник.

Борис закурил. Дел еще до черта: заскочить к ребятам на завод, потом — в медицинский центр, а к восьми — кровь из носу — быть дома, должна подойти женщина по объявлению. Времени на быт не хватало совсем, и, осатанев от грязной посуды, нестираного белья и сухомятки, он выбросил в газету сигнал SOS: требуется пожилая женщина для ведения домашнего хозяйства. Три дня назад позвонила. Голос спокойный, немолодой, приятный. Учительница на пенсии. Договорились о встрече на сегодня.

— Лады! — Попов энергично нажал на рычаг и достал сигарету.

— Ну, что? Процент не увеличивает? — Борис погасил в пепельнице свой окурок.

— Не-а! — пустил сизое колечко довольный «финансист».

— И по-прежнему избегает встречи? Слушай, а тебе не кажется странным, что он ни разу не встречался со мной за весь год?

— Не-а! — повторил Сашка и засуетился: — Старик, мне в налоговую надо. Ты на завод?

Ответ не понравился, но настаивать на разъяснении не стал. Попов ведет финансы, Глебов — производство: каждый петух хорош на своем насесте. А причин сомневаться в Сашкиной порядочности — никаких. Друзья-партнеры попрощались с Танечкой и разъехались, каждый — по своим делам и оба — к общей цели.

Без пятнадцати восемь Борис открывал ключом свою дверь. В спальне — бардак, в кухне — черт ногу сломит. Как кстати была бы эта пенсионерка! Ровно в восемь раздался звонок. Он резко поставил чашку на стол, на руку плеснуло кипятком. Черт! Дуя на обожженные пальцы, хозяин открыл дверь.

— Добрый вечер! Вам еще нужна помощница по хозяйству? — Из-под рыжей челки насмешливо блестели зеленые глаза.

Февраль, 55555003 год

— Дорогие мои! Я собрал вас, чтобы успокоить, порадовать и поделиться планами. — Вересов сиял, как намазанный блин, но был сдержан. — Первое: съемочную группу никоим образом не должен волновать бардак в «Баррель». Убийство Баркудина — факт, конечно, неприятный, но не смертельный. Для нас! — поспешил уточнить Андрей Саныч под прокатившийся ехидный смешок. — Второе: появился новый спонсор, не хуже «Баррель». Подробности вам ни к чему, но Михаилу Яковлевичу, сумевшему за десять дней «откопать» новую жилу, можете выразить благодарность.

Группа с восторгом забила в ладоши и заорала «Браво!». Режиссер дал минуту на проявление эмоций и продолжил:

— Реакция понятна. Передам. И третье: через пару недель выезжаем в Крым, список — у директора.

— Ур-р-ра!

— Чепчики вверх прошу не бросать! — оборвал восторги Вересов. — Сроки сжатые, список ограничен. У меня — все. Ангелина, задержись!

Народ, оживленно обсуждая новость о новом спонсоре и погоду в Крыму, потянулся к двери.

— Андрей Саныч, я вся — в вашей власти! — Настроение отличное, вести — лучше не придумаешь. Отчего не пошутить?

— Кокетка! Как Олег? Скоро на белы ноги станет?

На бедного Грекова беды сыпались барабанной дробью. Только оклемался после перелома — воспаление легких прихватил. Несчастный Вересов устал хвататься за голову, но актера заменять не хотел — уж больно хорош. «Прорвемся! — успокаивал он Олега по телефону. — Выздоравливай и не волнуйся. Думай над ролью». А Олег и так уже все до атомов расколол. Сейчас пока идут съемки без него, но сколько это может продолжаться ?

— Выздоравливает, спасается бегством от своей пневмонии, смазывает пятки.

— Вживаешься в роль? — ухмыльнулся режиссер. — Поднабралась от своей героини словечек?

— А то! — хвастливо задрала нос актриса.

— А ты неплохо отработала вчера на съемочной площадке, — подергал за мочку своего уха Вересов. — Молодец!

Молодец, что не стал ударять хвастунью по носу! Пруд пруди режиссеров, которым только дай унизить актера, заставить его почувствовать себя послушным придатком «гения»: дескать, всяк сверчок должен знать свой шесток.

— Ну, бывай пока! Собирай чемодан в Крым.

— Голому собраться — только подпоясаться, Андрей Саныч! — вконец осмелела прима.

За рулем, по дороге к дому Ангелина мысленно еще раз прошла любовную сцену, за которую похвалил Вересов. В принципе она была совсем несложной. Бравый летчик, осколком прошлого зацепивший ее героиню, милый, бесхитростный, влюбленный, преданный — устоять после стольких лет трудно. В конце концов, Катерина — живая женщина, а не холодная статуя. Это-то сыграть проще пареной репы. Самое трудное — впереди, обольщаться не стоит.

— Алло!

— Примите телефонограмму. — Женский голос был механическим и безучастным, точно в трубке говорил робот. — Скучаю. Тчк. Думаю постоянно. Тчк. Стремлюсь всей душой. Тчк. Вышли Неаполя. Тчк. Нетерпением жду встречи. Тчк. Алексей.

Чирикающие «тчк» хороводили веселой гурьбой и, разрывая чужую тоску, бойко впрыгивали по одному в ухо. За две недели, что прошли с той ночи, принятое сообщение было восьмым, и адресат узнал от безликих информаторов много интересного. Например, что порт приписки покинут всего десять дней назад, а командиру «Академика Карасева» уже не терпится увидеть вновь родные берега; что норд-вест для рейса минус, а зюйд-вест выходит плюсом; что в Стамбуле бросили якорь на двое суток, и капитан измаялся от тоски по своей любимой; что Босфор прошли без проблем, а самая большая проблема — тоска по Василинке; что в следующий рейс он обязательно возьмет (?) ее с собой. Информация, безусловно, была интересной и обогащала познания о мире, но не давала ответ на один, очень важный вопрос: как отнестись к этому шквалу чувств самому объекту? Казалось, смелый мореход превратился в юную гимназистку, потрясенную первым поцелуем и требующую вечной любви в обмен на жадное прикосновение к своим нетронутым губам. Трудно поверить, что такого красавца обделяли вниманием женщины. Еще сложнее представить, что он не влюблялся сам. Тогда с чего вдруг такая юношеская пылкость? Неужто так запала в душу красавица-москвичка? Так это весьма сомнительно: ее вид никогда не приводил мужчин в исступление и не выбивал почву из-под ног. Вряд ли что изменилось за последние годы. Тогда — что? Сексуальная совместимость? Факт, конечно, немаловажный и для взрослых людей, несомненно, приятный. Но не может же тело диктовать свою волю разуму! Немыслимо, чтобы человек в здравом уме разгуливал «без головы», руководствуясь ЦУ «снизу». «Разве? — Воскресла вдруг ехидная мыслишка. — А ты забыла, как потеряла голову, влюбившись в женатого Влада? Не будь ханжой, не лицемерь. Тебе ли не знать, что страсть, как правило, в разладе с разумом?» Утверждение, может, и спорное, но спорить не хотелось, и Васса молча проглотила пилюлю. Ожившая нахалка просто никак не хотела взять в толк, что прежней Вассы нет, а новая слишком иронична, чтобы верить в сказки. Прежняя нежилась в любви, расписывала дикторам тексты, а на досуге учила подруг уму-разуму — любящая, любимая, сильная, обласканная судьбой. Потом Фортуна взяла в руки обух и шарахнула им по голове. От смерти спасло чудо по имени Борис, что означает «борец за славу». За славу он сражался или нет — неизвестно, но бой за Вассу симпатичный физик выиграл. И она осталась жить. Новую Вассу объединяло с прежней только одно — сила. Но перед любовью хозяйка зажгла красный свет. Надолго, если не навсегда. Дескать, стой и не рыпайся, не бегай в поисках утраченных иллюзий. Да, ей нравится этот загорелый моряк с румянцем на щеках, со смешной дробной фамилией и мягким именем Алеша. И ей было действительно очень хорошо с ним той ночью. Но, как говорится, съел бы пирог, да в печи сжег — отлюбила. Поздно. Хотя за радость спасибо, за ласковые весточки — тоже. В конце концов, она не из камня. Вот только не живет сейчас — выживает. А в этом процессе места лирике нет.