Очерки теории идеологий - Глеб Мусихин

По мнению Дж. О'Салливана, данная деструктивная политизация вырвалась за академические стены, превращая личность в сумму частностей и лишая ее (личность) универсальных оснований; подобная идентификация по расе, тендеру или сексуальной ориентации имеет разрушительные последствия для общества [O'Sullivan, 1996, р. 23–43]. Это ведет к текучести идентификации, что подрывает основы сильных и стабильных обществ, создавая уродливые формы социальной мимикрии, когда чуждое содержание имитирует традиционные формы, – например, понятие гей-семьи, которое ставит под угрозу уникальный и привилегированный статус семьи традиционной.

Иными словами, консерваторы возлагают на постмодернизм ответственность за все: от опасных изменений в образовании до распада семьи. Однако самое парадоксальное в консервативной критике постмодернизма состоит в том, что охранители осуществляют свои атаки как защитники разума, универсализма и объективности, а это значит, что консерваторы выступают защитниками принципов Просвещения, т. е. того самого Просвещения, которое было смертельным врагом консервативной идеологии с момента ее возникновения. Это провоцирует вопрос: а не имеет пи место кризис идеологической самоидентификации консерватизма?

Консерватизм как защитник просвещения?

Если мы признаем, что консерватизм защищает идеалы Просвещения от постмодернизма, но при этом видит прямую преемственность между Модерном и Постмодерном, то мы должны будем констатировать тяжелую форму «идеологической шизофрении» современной консервативной мысли.

Естественно, что консервативные авторы не настолько дилетанты, чтобы открыто провозглашать себя защитниками Просвещения. Но если мы посмотрим на их конкретную аргументацию, то обнаружим очевидную смысловую непоследовательность. Не кто иной, как Белл, критиковал модернистов за их идеи, порожденные Великой французской революцией и состоявшие в том, что человеку под силу оторваться от корней и переделать свою жизнь так, как он этого хочет. Белл увидел в этом приверженность «утопии Просвещения» [Bell, 1985, р. 53–54]. Однако при этом он отождествлял модернистов и постмодернистов за их капитуляцию перед нигилизмом и приверженность к «дорациональной спонтанности» [Bell, 1976, р. 143]. Очевидно, что одновременная критика своих идейных оппонентов и за приверженность рациональной утопии Просвещения, и за склонность к дорациональному нигилизму является неудачной попыткой усидеть на двух стульях.

Обозначенное выше противоречие в консервативной аргументации очевидно, поэтому не все консервативные авторы были согласны отождествлять модернизм и постмодернизм, не желая ослаблять собственные идеологические позиции. Примечательно, что сторонники постмодернизма у таких авторов получили название «левых иррационалистов», которые считали «идеи универсальности, истины и человеческого совершенства плохой шуткой», в то время как левые прошлых времен «критиковали только бедность» [Schwartz, 1990, р. 30].

Однако идеи универсальности, истины и человеческого совершенства были основой Просвещения. Поэтому можно сказать, что консерваторы, критикуя постмодернизм как уникальное явление, неминуемо оказывались во враждебном лагере классических прогрессистов. Не случайно, критикуя упадок универсального мышления, один из обозревателей отметил: «Только несколько капризных групп справа пытаются напомнить нам о Просвещении и Гегеле» [Lingis, 1994, р. 10]. И если в Европе консервативные авторы старались не впадать в апологетику Просвещения, то в США новые правые делали это достаточно открыто, считая себя свободными от европейского сословно-абсолютистского наследия. Так, А. Блум сетовал на то, что «в Германии Гегель умер в 1933 году, а в Америке Просвещение дышало на ладан в 1960-х» [Bloom, 1987, р. 314]. Л. Чейни призывала противостоять нападению на принципы, с которыми «ассоциируются Соединенные Штаты и их Западное наследие, включая наследие научного мышления Просвещения» [Cheney, 1995, р. 24]. И наконец, еще один американский не консервативный автор утверждал: «Я страстно верю, что наш народ является наилучшим выражением западной рационалистической традиции» [Will, 1994, р. 139].

При более внимательном рассмотрении можно заметить, что прогрессистские мотивы современного консерватизма – это не просто ошибки в аргументации, которые можно списать на воинствующий антиинтеллектуализм американских новых правых. Просвещенческий рационализм и универсализм проник в саму суть консервативной доктрины, что особенно заметно у консерваторов-либертарианцев с их императивным требованием существования свободного рынка как предпосылки прогресса и рационального поведения. Примечательно, что Дж. Грей назвал эту позицию «рыночным фундаментализмом, который, подобно марксизму, является вариацией проекта Просвещения» [Gray, 1995, р. 100].

Показательно, что склонность к «рационалистической реставрации» проявлялась не только в экономических взглядах консерваторов, но проникала и в понимание современной жизни вообще, поэтому сентиментальные и иррациональные основания видятся консерваторам как причина современной общественной, медицинской и моральной паники – от страха за здоровье до тревог по поводу состояния окружающей среды [Faking It, 1998]. Подобный «рационалистический фундаментализм» мог даже принимать гротескные черты, граничащие с фарсом на грани приличия. Например, выражая недовольство по поводу широкого общественного сочувствия в связи со смертью принцессы Дианы, один из консервативных авторов с осуждением писал о пагубном влиянии Дианы, из-за которой «чувства, имидж и спонтанность возобладали над разумом, реальностью и сдержанностью» [Ibid., р. 184].

Однако наиболее показательной в рассматриваемой теме является работа Р. Кимбелла, с весьма характерным названием: «Чье Просвещение?». Это рецензия на книгу, автор которой, находясь на левых идеологических позициях, защищает универсалистские идеалы гуманизма от мультикультурализма. По мнению Кимбелла, невозможно оставаться левым и отрицать мультикультурализм, поэтому книга получилась не левой, а правой, другими словами, защита заповедей Просвещения становится целиком и полностью прерогативой консерватизма [Kimball, 1996, р. 6].

Возможен ли постмодернистский консерватизм?

В ситуации, когда многие консервативные авторы самозабвенно бросаются в бой на защиту принципов рационализма, вполне уместен вопрос, как быть с собственно консервативным наследием, кто защитит его? Ведь консерватизм, полностью оторвавшийся от своих антирационалистических корней, выглядит довольно нелепо. В связи с этим можно вернуться к вопросу, поставленному в самом начале раздела: могут ли консерваторы воспринимать постмодернистов не как смертельных врагов, а как ценных союзников?

Некоторые структурные параллели между постмодернистским и консервативным мышлением действительно обнаруживаются. В свое время Ю. Хабермас отметил это, заявив, что неоконсервативные обвинения культуры как источника экономических и политических бед напоминают постмодернистскую логику социальной причинности [Habermas, 1985, р. 6–8]. Выделяя моральную распущенность как виновницу экономической и политической нестабильности, многие консерваторы, сами того не осознавая, вторят постмодернистскому идеализму, который искал объяснения экономическим и политическим событиям в области культуры.