Тот самый яр - Вениамин Колыхалов

Яркое видение затмило околюченный периметр Ярзоны, караульные вышки-шишаки, мелкую снежную пелену, наползающую с Оби.

Недавно вызывали в комендатуру, предлагали вернуться в расстрельный взвод. Сослался на частое головокружение, на потревоженную психику. На стрельбищах нарочно рассеял пули от центра мишени.

— Может, хочешь подать рапорт об отставке?

— А можно? — обрадовался Натан.

— Нельзя! — рявкнул комендант. — Кровью повязан. Тайны разбазаривать начнёшь… По посёлку хлопьями сажи частушки летают. Эту кто сочинил:

— Честное комсомольское — не знаю… Впервые слышу.

— Впервые!

— Не буду же я сам на себя частушки писать.

— Кто тогда сочинитель?.. Увлечение Есениным тебе даром не пройдёт… Нашел кумира… Маяковским, Демьяном Бедным интересуйся. Блоку за четыре строки можно памятник поставить:

— Есенин — наш попутчик:

— Комсомольское поручение тебе: узнай, кто умишко напрягает, наши органы позорит:

— …В зоне гада сгноим… Присягал органам честно служить, вот и служи нерушимо НКВД… На сегодня это один оберёг для республики… Ступай!

«Вот кто-то складно шпарит, — ликовал в душе Натан, выходя из кабинета грозного чина в хромочах и кителе. — Кто прознал про мою наганную службу?.. Не Праска ли с Сонькой — учётчицей сочиняют?»

Всегда униженный, оплёванный выходил волк из логова вожака стаи. Примерещилось Натану: из его мягких шелковистых волос полетела обильная перхоть. Приблизил лицо к зеркальцу, потрепал волосы — серая мошкара не взлетала. «Ну, слава Богу… просто наваждение летучее…».

«Ушёл бы, Серёжа, удрал из Ярзоны куда глаза нацелятся. Ни побродяжничать, ни освободиться не могу. Вольным в каземат посажен. Змей Горыныч о рапорте спросил — краешек надежды показал и… спрятал свободу…»

«Нагоняешь, Серёга, грусть-тоску. И светом солнечным озарять умеешь… Очисти душевной поэзией… По моей наводке бесовской исполнитель стрелу в Тимура всадил… Не просил его отравленную пускать. Гармонист каким-то чудом жив остался… уберёг Всевышний для Праски… Разное про неё говорят: вертихвостка, потаскушка… на выпивку и на блуд сговорчивая. Прихватывали её на сетях с бригадиром рыбартели… знамо — не чебаков выпутывали из ячеек… Болтают. Сплетничают. Красота всегда ракушками обрастает…

Ничего тебе не осталось, Натан Натаныч… Хотели кличку прилепить Наган Наганыч — клей оказался слабый. Один Горбонос мусолит…».

Всплыла в яркой памяти бесстыжая полукровка, зимняя дорога из деревеньки. Шел в оглушенном состоянии, представлял себя в непритворных объятиях раскосой бестии и всё-всё последующее за предлюбовной разминкой… «Ах, Серёга, Серёга, да за обладание этой сисястой засольщицей и сам раздобуду соболей, чернобурок. Склад Сибпушнины обворую… Отупеешь, оглупеешь от воспалённых дум. Ожидание жаркой страсти огнит тело, ослабляет волю… Разливается недуг — буйство крови…».

От всех переживаний, сильных эмоций начало потрескивать в голове. В висках сильно запульсировала кровь.

Хилый эсер с золотым кольцом в потайном кармашке лишал Кувалду покоя. В пытальне ни разу не ударил щуплеца со взглядом волхва.

— Заговорщик?

— Нет.

— Оружие прятал в тайнике на сеновале?

— В руках не держал.

На исчерпывающем диалоге допрос заканчивался.

Долго, испытующе смотрел Тюремная Харя в синие доверчивые глаза слабачка. Ощущал потоки исходящей энергии.

— Не колдун?

— Заглядываю в недалёкое будущее.

— Загляни в моё.

— От правды во зло не войдёшь?

— Слово зэка.

— Будешь расстрелян.

На груди Кувалды вздрогнула татуировка вождя пролетариата с ликом татарина или монгола.

— Подробности.

— Из Томска приедет следственная комиссия. Найдёт в комендатуре, Ярзоне много грехов. Твой не забудут. Поставят в вину отрубленные пальцы старовера…

— Заглохни!

Убийца приметил: золотое кольцо из потайного кармашка переместилось на палец.

— Сними, — посоветовал надзиратель. — В зоне полно головорезов — отымут.

— После смерти.

— Неужели и свой последний час чуешь?

— В живых останутся мало. Я в счастливый остаток не попадаю.

Заголив рубаху серого сукна, Тюремная Харя показал синюшную татуировку. Прохрипел:

— Поклянись на Ильиче, что всё правда?

— Не икона, не признаю… огромная удалённость от Христа.

Снятое с пальца кольцо легло на грубо сколоченный стол перед надзирателем.

— Возьми на память. Жаль — она будет короткой… Давай протокол. Подпишусь подо всей наляпанной чушью… Тебе зачтут моё признание… Мне смертный приговор без подписи вынесут… и с подписью тоже…

Пальцы по-факирски слизнули золотой дар. Кувалда заговорщески прошептал:

— Хочешь — побег устрою.

— Поздно. Через час меня поведут в подземелье… Глупо называть расстрел высшей мерой. Самая подлая низшая, низменная мера…

Вскоре провидца увели. Вечером, зайдя в казарму, Тюремная Харя не увидел его на широких нарах. Блошиновшивое место занял другой отсидник.

Предвидение, полное магическое совпадение слов ошеломили Кувалду. И над ним нависла смерть со всей незримостью предсказанной жути. Глагол случится наливался чугунной тяжестью, давил неотвратимым исходом.

Предчувствовал надзиратель, пыталец: бильярдный шар жизни скоро закатится в лузу. Он отдалял роковую минуту зная о горькой неизбежности ухода в мир сырой тишины. Иногда храбрился, ни во что не ставил жизнь — полушку. Сейчас замаячила такая реальность, которую невозможно разрушить никакими таранами.