Месть в тротиловом эквиваленте - Сергей Самаров

Вот только не хватало, чтобы Елена Анатольевна начала проводить собственное расследование, подумал я. Это могло бы помешать мне, как я, вероятно, ставлю палки в колеса следователям ФСБ. Кроме того, такие ее действия могут представлять угрозу для жизни старушки. Хотя разве это возраст? Если она шесть лет назад вышла на пенсию, то ей сейчас только шестьдесят один год. Столько же, сколько моей отставной теще. А на той, несмотря на все ее болячки, еще вполне можно поле вспахать, засеять и заасфальтировать, используя ее в качестве источника многих, просто немереных лошадиных сил.

Это мои родители ушли рано. Отец погиб в сорок с небольшим, мама пережила его на восемь лет. Она всегда за меня беспокоилась. Боялась, что со мной повторится то же самое, что случилось с отцом. А он погиб в Первую чеченскую войну, будучи офицером-десантником. Вся жизнь мамы в последние годы проходила на нервах. Сердце не выдержало такого напряжения. Я о ее состоянии узнал, только приехав на похороны. Мама не хотела меня волновать, ничего о своем здоровье не говорила и не писала.

Елена Анатольевна на мою маму, как и на тещу, походила мало. Не только внешне, но и характером, скорее всего. Мама была сдержанной и закрытой в себе, не желающей выносить наружу свои переживания и проблемы.

Те же самые черты характера я ожидал увидеть и здесь, опираясь на слова Аглаи Николаевны. Однако закрытость бывшей учительницы сводилась, видимо, совсем к другому. По крайней мере, я сразу подумал, что это женщина себе на уме и не настолько страдает, как хочет показать. Наверное, как и большинству людей подобного плана, ей хочется, чтобы ее пожалели.

В спецназе ГРУ при особых обстоятельствах иногда применяется так называемый принцип слабых сил. Суть его сводится к демонстрации противнику своей слабости, неуверенности, может быть, даже трусости. Вслед за этим по врагу, который такого уже не ожидает, нанести мощный решающий удар.

Впрочем, мне показалось, что Елена Анатольевна не имеет никакого отношения к чему-то подобному, поскольку нанести неожиданный удар она не в состоянии вследствие своего возраста и пола. Опасаться ее не стоит.

Она накрыла на стол, выложила на тарелочку от какого-то, похоже, антикварного чайного сервиза печенье, налила чай в чашки из того же парадного набора.

Я вообще-то не имею склонности обращать особо пристальное вынимание на посуду, но тут для налаживания отношений счел нужным сказать комплимент:

— Чайный сервиз у вас интересный. Наверное, старинный. Антиквариат.

— Можно сказать, родовое богатство. Мне от бабушки достался, а ей — от ее родителей. Еще дореволюционный. Наверное, девятнадцатый век. Сейчас такие не делают.

Она была довольна.

— Хорошее наследство.

А вот эти слова были моей ошибкой. Об этом мне сразу сообщил ее помрачневший взгляд. Передо мной тут же оказалась типичная школьная учительница.

Она сердито посмотрела на нерадивого ученика и заявила:

— Да. Наследство мне досталось хорошее. В том числе и квартира на Тверской. Братья уехали в другие города. А я оставалась с родителями, пока они были живы. Я тогда о наследстве не думала. А теперь, когда я еще жива, кто-то желает поделить мое имущество. Только это бесполезно. Я сразу после взрыва съездила в райцентр и составила завещание. Моя московская квартира теперь полностью, без разделения на доли, достанется Юрику. Мой покойный муж поступил бы точно так же. И пусть никто не надеется оспорить завещание в судебном порядке. Я уже консультировалась с юристом. Если бы завещания не было, то все близкие родственники имели бы право на долю в квартире. Даже этот солдафон с клоунской фамилией Скоморохов. Но теперь ему не достанется ровным счетом ничего. Пусть даже не надеется!

Меня, признаться, задело слово «солдафон», и за Виктора Федоровича стало обидно.

Поэтому я не удержался и сказал:

— Перед поездкой сюда я беседовал с Виктором Федоровичем. На мой взгляд, он вполне положительный человек, доволен тем, что имеет, и не претендует ни на какую долю наследства. Зря вы о нем так. Он хороший, добрый и честный.

— Вы с ним только беседовали, а я его знаю несколько десятков лет, — отрезала она и сразу же добавила нечто такое, чего я от нее совершенно не ждал: — Он — профессиональный убийца!

— Он — профессиональный воин, человек, воспитавший множество отличных солдат в духе честности и любви к Родине.

— Родину любить просто. — Да, со мной уже говорила профессиональная учительница, не желающая давать мне право на собственное мнение, считающая свое единственно верным. — Не трудно любить всех людей сразу. Еще проще — говорить об этом. А пусть он научится любить каждого конкретного человека, своего соседа, родственников. Это гораздо труднее.

— Я не могу с вами согласиться в оценке личности Виктора Федоровича. По крайней мере, мне он показался предельно честным и принципиальным человеком.

— Принципиальные и честные люди не взрывают не только родственников, но и даже посторонних.

Похоже, следователи ФСБ нашли в этом доме благодатную почву для посева своих домыслов.

Я вовремя понял, что этим вот разговором, заступничеством за Виктора Федоровича Ско-морохова я ничего не сумею добиться и только усугублю ситуацию. Если такие женщины что-то вобьют себе в голову, то вышибить это оттуда навряд ли удастся даже пудовой кувалдой. Вытащить подобный ментальный гвоздь из мозгов живого человека часто бывает невозможно. Тем более что в завершение своего визита следователи ФСБ несколько раз долбанули по шляпке этого гвоздя и своим собственным инструментом. А он у них всегда исправен и готов к употреблению.

— Скажите, а по какой причине вы стали подозревать именно подполковника Скоморохо-ва? — спросил я напрямую.

— А по той простой причине, что взрывали только моих родственников, тех, кто мог бы претендовать на наследство, но никто не пытался покуситься на этого скомороха. И вообще у меня все остальные родственники весьма порядочные люди. Они не способны на такое, да и просто не умеют этого делать. А этот «зеленый человечек» и способен, и умеет, и пытался.

В ее голосе отчетливо прозвучали нотки и обиды, и истеричности. Куда пропала вся хваленая учительская сдержанность?! Или она предназначалась только для отдельных ситуаций?

— Вы правы в том, что он много чего умеет. Но ведь это еще не повод для обвинения, — ответил я категорично. — Точно так же можно было бы обвинить любого офицера спецназа ГРУ. А это — элита нашей армии.

— А кого мне еще обвинять? — спросила она с таким удивлением, словно только что целиком проглотила большого сибирского ерша со стороны хвоста, куда у этого дивного создания направлены колючие плавники.

— А с вас разве кто-то требует выдвигать обвинения в чей-то адрес? По-моему, это дело прокурора.

— Конечно, требуют, причем очень настойчиво. Меня же сразу спросили, кого я могу подозревать. Я мысленно перебрала все варианты и пришла к конкретному выводу.