Целитель - Эйке Шнайдер

Птички оказались увесистыми — не меньше стоуна каждая, так что поначалу Альмод шел к землянке не торопясь. Одного глухаря он собирался отдать Рауду, пусть ощиплет, приготовит и подаст, когда он пригласит Рагну поужинать. Жаль, вина хорошего не достать, местные предпочитали пиво.

Второго — Линн, ей теперь еды добыть негде, а глухаря хватит на несколько дней. Может быть, даже перо на что-то сгодится, на подушку, к примеру, хотя, наверное, одной птицы мало. Альмоду никогда не приходило в голову взвешивать, сколько пера и пуха остается с одной птицы.

Он глянул вверх — солнце уже не светило сквозь верхушки, и под кронами начинало темнеть. До сумерек и тем более ночи было еще долго, но все-таки мешкать больше не стоило. Альмод прибавил шагу. До прогалины, где стояла землянка, оставалось совсем немного. Забрать вещи, найти какую-нибудь палку, подвесить к ней тушки, чтобы не обе руки заняты были, — и в город. Заглянуть в трактир, потом в лагерь, потом снова в трактир, потребовав комнату и бадью, — воды сам добудет, и нагреет тоже сам, а после можно и с Рагной поговорить о делах, и не только о делах, и не только поговорить…

Удивительно вовремя она подвернулась, не будь он с утра… с обеда, если точнее, в таком благодушном настроении, сегодня в лагере одним трупом дело бы не ограничилось. Не то чтобы Альмода сильно это беспокоило — в конце концов, вечную жизнь даже слуги Творца обещают лишь в посмертии, а некоторым пустым и вовсе не стоило коптить небо. Но так можно и заиграться, настроив против себя всех выживших. А против взбесившейся толпы и чистильщик в одиночку не устоит. Особенно если с этой толпой против него выйдут двое одаренных… очень сильных одаренных…

Додумать он не успел, замер, выйдя на прогалину у землянки. Дверь была открыта, а сам Альмод прекрасно помнил, что запер ее на засов снаружи. Конечно, сюда могло занести кого-то из пришлых охотников. В суровых местах вроде окрестностей Мирного в лесу все общее, и не раз зимой он обнаруживал, что в землянке кто-то побывал. Впрочем, незваные гости обычно вели себя вежливо и не забывали нарубить дров взамен сожженных, а то и подвешивали к потолку над очагом кусок мяса или добытую птицу — в качестве компенсации за съеденную крупу.

Так что поначалу Альмод не слишком всполошился. Аккуратно сложил на землю добычу, двинулся к землянке — осторожно, но не торопясь тянуться к плетениям или хвататься за меч.

Тот, внутри, словно почуял. Выскочил из-за двери. Альмод успел заметить перемазанное грязью лицо — не узнать, если отмоешь — грязные, непонятного цвета патлы и куртку, какие носили местные охотники. Совершенно чистую, между прочим. И прежде, чем Альмод его окликнул, чужак рванул прочь.

Альмод бросил вслед плетение, намереваясь сбить с ног, но парень в последний миг метнулся в сторону, как будто знал, куда должен прийтись удар. Может, он и вовсе ни в чем не был повинен и удирал просто со страха, и вообще стоило бы его расспросить — но Альмод, разозленный первой неудачей, швырнул в него пламя. И опять в последний миг человек споткнулся — огонь прошел поверху — и, ловко перекатившись, исчез за деревьями.

Везунчик или одаренный, не желающий показывать свой дар? Альмод бросился следом.

Бегал парень что надо и будто специально выбирал самый сложный путь — перелетал поваленные бревна, подныривал под наклонившиеся деревья, съезжал по прелой прошлогодней листве на дно оврагов. Словно глаза у него на ногах были — на что хорошо Альмод изучил этот лес, не осмелился бы так бежать. А тут пришлось, и чем дальше, тем сильнее он отставал. Несколько раз едва не остался без глаз, в последний момент пригнув голову перед низкой веткой — парень здорово уступал ему в росте. Чуть не влетел лбом в подгнившую у корней, перегородившую поляну сосну. Запутался в колючих кустах, которые убегавший, казалось, миновал не заметив. И, наконец, умудрился прозевать здоровую сухую ветку — или та сама прыгнула ему под ногу, хотя плетений он не увидел, а, может, не успел увидеть, и кубарем слетел в овраг. Только вколоченная с детства воинская выучка уберегла его от того, чтобы свернуть шею — сумел сгруппироваться и перекатиться, гася скорость, и чудом вовремя свернул в сторону, иначе влетел бы со всей дури в огромный пень.

Когда он, поминая всех демонов разом, поднялся, беглеца и след простыл. Альмод, тяжело дыша, посмотрел туда, где уже не шевелились ветки, сил не осталось, даже чтобы выругаться. Потащился обратно, внимательно глядя по сторонам. Еще не хватало заблудиться.

Добредя до землянки, он спугнул лиса, уже примеривающегося к глухарю, убивать не стал — все равно мех сейчас никуда не годится. Занес птиц в землянку. Огляделся. Сундук открыт и в нем кто-то копался — вещи брошены второпях. Значит, не охотник. Да охотник и не стал бы удирать. Извинился бы за беспокойство, попросил ночлега. Альмод не отказал бы — когда добирались из вовсе несусветной глуши к почтовой станции, пару раз им с отрядом доводилось ночевать зимой в таких же «ничейных» заимках посреди леса. Тогда они, уходя, оставляли дрова взамен сожженных и подвешивали к перекладинам потолка то мешочек с крупой, то узелок с сухарями. Зимой в лесу и чистильщикам несладко.

Не охотник. Кто-то из местных случайно набрел, а узнав Альмода, удрал, испугавшись, как бы известный дурным нравом целитель не счел вором и не пришиб? Альмод прикрыл глаза, припоминая утренний путь по лагерю у ворот — не мелькала ли подобная куртка? Быстро оставил эту идею — местное сукно красили как раз в такие неброские серо-коричневые цвета. Еловой корой или лишайником. В лесу не видно, если охотиться. Немарко, опять же. А хорошо ли сукно и как пошито, он разглядеть не успел. Запомнил только, что одежда чистая, и заплаты в глаза не бросались, значит, новая — и все. Так что, может, и местный.

И, может, не случайно набрел, а каким-то образом выведал у деревенского дурачка. Зря Альмод был так уверен, что тот не разболтает, он мог ведь проводить и показать. И если в хорошие времена никому не вздумалось бы у него красть — кто поймет этих одаренных, вдруг могут свою вещь выследить хитрыми способами, простым людям недоступными — то теперь многим и вовсе нечего терять.

Только почему тогда незваный гость не прихватил валявшуюся на лавке сумку? Там лежал изрядно набитый кошель. Альмод сунулся внутрь, выругался — в сумке тоже кто-то копался. Вещи были запихнуты обратно одним комом. Как будто сначала их аккуратно выложили на лавку, собираясь так же аккуратно вернуть обратно, а услышав его — он ведь вовсе не скрывался, там ветка хрустнет, там комара на щеке прихлопнет — сунули обратно как есть и удрали. Не взяв ни серебра, ни золота из кошеля. За медь Альмод поручиться не мог, медь он не пересчитывал, как и осьмушки рубленых серебряков.

Слишком осторожный воришка, понимающий, что внезапное богатство выдаст его с головой?

Или вовсе не воришка? Не просто же так морду грязью вымазал. Боялся, что Альмод узнает? Или сам хорошо его знал?

Могли ли чистильщики оставить без внимания потерю трех отрядов? Могли ли они вместо того, чтобы явиться в город, угрожая плетениями и сверкая брошью — переливчатым пламенем, символом ордена — просто затаиться где-то в округе и наблюдать исподтишка, разбираясь, что случилось? Непохоже на Астрид. Да и, сколько помнил Альмод, орден всегда брал силой и наглостью, а не хитроумными тайными операциями. Против кого интриги плести — против тварей, что ли?