Фигурек - Фабрис Каро

— Но вы же ничего не знаете! У нас с Таней были личные отношения, и ее профессия тут вообще ни при чем. Было много такого, о чем я вам никогда не рассказывал. Ну, например, вы же не знали, что Таня каждый вечер ужинала у меня дома?

— Помимо контракта?

— Помимо контракта!

Он искоса на меня смотрит, похлопывая указательным пальцем по ноздре.

К нам подходит официант в новом галстуке-бабочке, которым он явно гордится. И еще одна приятная новость: уже несколько дней нам дают по меню каждому. Получаем каждый свое — и начинаем выбирать из единственного имеющегося в меню блюда. Текст печатный, но выглядит как рукописный — все совсем как в девятнадцатом веке, даже при том, что в слове «чечевица» не хватает одного «е». Официант со всегдашним тщанием записывает заказ, отбирает у нас меню и удаляется. Походка у него какая-то странная: отчасти женская, отчасти как у золотистого дроида-секретаря из «Звездных войн».

— Ага, значит, ничего особо оригинального, обычная любовная интрижка, Фигурек тут ни при чем.

— Да, только она ушла, не оставив адреса, и единственное средство ее найти — обратиться в Фигурек… Но раз я не выплатил долга, я не имею права делать заказы…

— Ммм… но она-то знает, где ты живешь, верно? Ну так, если бы она хотела тебя видеть, она бы… Знаешь, малыш, на твоем месте я бы поставил на этом крест.

66

Каждый день: старушка покупает батон, оплачивает покупку, кладет хлеб в сумку, где его уже ожидает кусочек вареного окорока, затем, не отходя от прилавка, чуть смещается влево. Там она приступает к обзору печати, и ни один покупатель не упускает возможности поучаствовать в этом своим комментарием, положить свой камень в постройку. Старушка стоит без движения примерно час — времени как раз хватает для того, чтобы все темы, связанные с жизнью общества, оказались затронуты.

Я подхожу.

— Фигурек?

Каждый день: полицейский торчит на перекрестке, прямо скажем, не самом оживленном перекрестке, где водителям и так все совершенно ясно. Этот парень топчется на тротуаре, нахмурив брови, записывает что-то в блокнот, регулярно с кем-то общается по радио, а каждые пять минут выскакивает на шоссе и с помощью каких-то хореографических па велит проезжать той или иной машине, водитель которой вряд ли его замечает, как и прочие, более чем успешно справляющиеся со своим делом.

Я подхожу.

— Фигурек?

Каждый день: на одном из окошек почты вывешивается табличка «Окно временно закрыто». За окошком виден человек лет пятидесяти, совершенно лысый, в толстых очках. Он заполняет бланки. Время от времени он что-то подсчитывает на стареньком калькуляторе. Заполнив четыре бланка, он встает, идет к большому красному пластмассовому ящику и кладет туда эти четыре бланка (другой лысый пятидесятилетний человек в толстых очках то и дело подходит к этому красному ящику и всё из него вынимает.) Табличку с окна почты не убирают в течение всего рабочего дня.

Я подхожу.

— Фигурек?

Каждый день: пять женщин приводят детей в начальную школу, а потом стоят у ворот с девяти до без двадцати десять. Они, все пять мамочек, пронзительно верещат, общий словарный запас составляет у них примерно тридцать пять слов, которые они неизменно и произносят на одной и той же ноте. Похоже, они возмущаются и негодуют, и, по их мнению, дали бы им власть, все в мире было бы в куда большем порядке. (Когда одна из них отсутствует, четыре остальных говорят, что она странная и выдвигают гипотезы насчет ее мужа-дальнобойщика.) Квинтет расходится по домам, когда одна из его участниц подает сигнал: само собой по хозяйству ничего не сделается.

Я подхожу.

— Фигурек?

Каждый день: некий тип, он мог бы быть Анри, садится за столик, не снимая плаща, и заказывает кофе. У предполагаемого Анри совершенно невероятный галстук, и благодаря этому галстуку смягчается впечатление от его акульих зубов. Тип держит перед собой газету, но не читает ее. Время от времени он тревожно посматривает на экранчик мобильного телефона: нет ли каких сообщений. В конце концов этот Анри набирает номер и звонит другому Анри, вполне возможно, так же не читающему развернутую перед ним газету и явно развлекающемуся тем, что не берет трубку по первому звонку. А когда берет, первый Анри говорит о принципиально важных вещах и хохочет.

Я подхожу.

— Фигурек?

Каждый день: подростки рассаживаются на холодных каменных ступеньках лестницы. Они не говорят о марках обуви, они не говорят о марках проезжающих мимо машин, они не говорят ни о чем. Они передают по кругу бутылку яркой апельсиновой газировки «Che Guevara Cola». Иногда кто-то из них встает, хлопает другого по прикрытой бейсболкой голове и молча садится на место. Другой стоически посылает его вылизать мамочку и передает ему бутылку газировки.

Я подхожу.

— Фигурек?

— Фигурек-Фигурекс, раз-два-три и бифштекс, перебегс-пережрекс, твою мать поимекс…

— Хиляй в стратосферу!

(Передает бутылку.)

67

Я перестал бывать у родителей — мне надо дежурить около Тани, которая все еще не может двигаться из-за растяжения связок.

Если хорошенько подумать, у моих родителей есть с Таней нечто общее: их я тоже узнал совсем недавно, но с тех пор мысли о них, пусть и не очень похожие на мысли о Тане, так же навязчиво меня преследуют.

Единственная ложь, которая так и остается неприемлемой, это ложь родительская. Первую брешь в незыблемом монолите родительского авторитета пробила смерть Деда Мороза. Ведь могли бы сказать, как говорят все родители всем детям: «Деда Мороза не существует» — так нет же, сказали: «Дед Мороз умер». И все-таки я сомневаюсь, что на моих маму и папу мог каким-нибудь образом повлиять Ницше.

Мало-помалу, постепенно — с течением лет и с обилием открытий — этот монолит разрушался, пока не превратился в горсточку черного пепла, наполовину сдутого ветром, и до сегодняшнего дня я считал, что распад достиг своего предела. Казалось бы, новым разочарованиям взяться уже неоткуда — ну, если говорить об этой стороне моего существования, — тем не менее, бац — и вот тебе счетец. И ты вдруг понимаешь, что неделимое всегда способно разделиться, что пепел способен стать еще пепельнее, что разочарование — это опухоль, которая всегда может дать метастазы в том месте, где ты меньше всего этого ждешь, даже при том, что ты считаешь себя выздоровевшим — особенно если ты считаешь себя выздоровевшим.

С тех пор, как я увидел счет, я живу в Фигуреке. Все, что меня окружает, — Фигурек. Все, кто меня окружает, — из Фигурека. Я не понимаю, зачем вещам быть реальными, когда стоит заплатить — и они станут идеальными, по крайней мере, внешне, то есть на девяносто девять процентов.

Несколько купюр — и в твоих картинах находят что-то-такое-шагаловское, и по случаю любого события в твоей жизни собирается толпа, и лавочка, в которой ты торгуешь детскими шмотками, переполнена, и твою точку зрения в поддержку меньшинства все признают мужественной, и прохожий посреди рынка просит у тебя автограф, и трибуны на твоем теннисном турнире битком набиты зрителями…