Две королевы - Юзеф Игнаций Крашевский

отозвался казначей. – Теперь, наверное, глядеть на меня не будет, но подождав… – сказал холодно Дудич, и мгновение молчал, потом закончил:

– Подождав, пане казначей… я не пророк, но скажу вам, что и старый король, и все вы будете рады, что я её себе захочу взять. Вот я заранее себя рекомендую.

Сказав это, он поклонился.

Бонер, который знал его и никогда о нём хорошего представления не имел, теперь так был удивлён и любовью, и терпеливым её расчетом, и пророчествами Дудича, что наступил момент говорить неизвестно что.

– Ты доверился мне, – сказал он наконец, – я тебя за это не могу отблагодарить инчае как добрым советом: ты заранее излишне не распутывай то, что в конце концов сам, может, позже должен будешь бросить и прекратить.

Петрек энергично поднял голову.

– Никогда на свете, – отпарировал он решительно, – что я себе однажды решу, пане казначей, должно свершиться. Чуть ли не тридцать лет я на хлебе и воде работал, чтобы заработать деньги… ну, могу несколько лет стараться о такой жене, какую пожелал.

Сказав это, он поклонился и взял итальянский берет, который лежал на стуле.

Бонер в молчании смотрел за уходящим. Пожал плечами, и так расстались.

* * *

В знакомой нам красивой комнатке с окном на широкие луга за Вислой на следующий вечер сидела прекрасная Дземма, но в этот день выглядела совсем иначе. Лицо было свежее, весёлое, помолодевшее, улыбающееся, гордое… светилось победой. В руках она держала работу, шёлковый платок, на котором вышивала узоры, но думала о чём-то другом, а взгляд её иногда обращался на комнату, в которой видна была брошенная штука розового атласа чудесного цвета и лента золотых кружев, предназначенных для её украшения. Тут же на столике лежали красивые чётки из кораллов, искусно оправленных в золото. Были это, как легко можно догадаться, два недавно полученных подарка. Но не они, может, вызывали на лице эту радость, нечто большее было в душе, когда так победно смотрела на свет. Иногда серебристым голосом, но тихо, итальянка пробовала напевать какую-нибудь песенку, но мысли её прерывали.

Затем со стороны двери, которая вела в спальню, зашелестело, и вошла молодая, красивая, со смелым взглядом чёрных глаз, девушка. Черты её лица свидетельствовали, что была итальянкой, и хотя была молодой, преждевременно потеряла ту девичью-детскую свежесть и прелесть, какими очаровывала Дземма. Страстное выражение объясня-ло быстрое расставание с молодостью. Несмотря на это, она была и чувствовала себя ещё очень красивой, а потерянное очарование заменяла уверенность в себе и какая-то смелость, которая также имеет великую силу. Она шла на цыпочках, точно хотела поймать на чём-то Дземму.

Это был совершенно другой тип и самый обычный под итальянским небом: пышные волосы вороньей черноты, немного кудрявые, глаза как угли, губы коралловые, полные, великолепный овал лица, формы богатые и уже немного, может, чересчур развитые. Белая, почти без румянцев, на личике она имела неустрашимую отвагу, энергию и как бы насмешку над миром. Уста и глаза отмечали страстный характер.

По походке Дземма, должно быть, угадала её, бросила работу, подняла глаза, ждала…

– Какая ты трудолюбивая, – воскликнула насмешливо незнакомка, взгляд которой упал на розовый атлас и коралловые кружева, и губы улыбнулись. – Нужно бы хоть эти подарки спрятать.

– Хочу ими нарадоваться, – ответила Дземма, – а скрывать их не думаю.

– Особенно от меня, – издевательски и со смехом воскликнула черноглазая, которая уже держала в белых пальчиках атлас и взглядом пожирала золотые кружева, – особенно от меня, – повторила она, – я это всё знаю на пальцах, потому что… потому что и я это пережила, оплакала…

Дземма стянула брови.

– Бьянка, – сказала она гордо, – не знаю, ждёт ли меня то, что ты пережила, но мне кажется, что между тобой и мной есть большая разница.

Бледное лицо Бьянки немного зарумянилось.

– Ты думаешь? – подхватила она. – А! Вскоре увидим, моя дорогая. На что мне тебе короткие дни счастья отравлять?

Она выпустила из рук атлас.

– И я получала такие подарки, только атлас был другого цвета, а чётки из камней.

Она издевательски засмеялась, лицо Дземмы заволоклось тучкой.

– Ты мне завидуешь! – шепнула она.

– Нет, уже теперь нет! – сказала Бьянка. – Потому что знаю, что это удовольствие не может продолжаться, и что за него потом слезами нужно заплатить, а однажды я уже долго, долго плакала… и со слезами пошла любовь.

Рукой она показала в воздухе, как будто пташка улетела.

– Он тогда был моложе, – начала она после маленькой паузы, – а такой страстный! Поклялся любить меня всю, всю жизнь… а я свято в это верила. Тем временем Карита подрастала и хорошела, а наконец и ты, прекраснейшая из нас, расцвела. Я всегда была уверена, что та же судьба ждёт тебя.

Дземма, вначале терпеливо слушала, в конце концов резким движением бросила работу.

– Не говори мне этого, – воскликнула она. – Он знает, что с моим сердцем так же, как с твоим, играть нельзя… Оно только раз в жизни может любить…

– Дземма, – сказала спокойно Бьянка, – моё тоже любило однажды, а теперь развлекается.

– Моё бы сердце разорвалось, если бы я была предана, – прервала Дземма.

Бьянка взглянула на неё с жалостью, приблизилась к ней с важностью старшей, наполовину обняла и лёгкий поцелуй оставила на неё лбу.

– Садись, – сказала она, – успокойся; какая я недостойная, что вливаю в тебя эту горечь, но мне так заранее жаль бедную Дземма.

Итальянка снова села у окна, как прежде, и задумчиво опёрлась на руку. Тем временем Бьянка крутилась по комнате, заглядывая всюду, присматриваясь ко всему. На мгновение разговор был прерван.

Бьянка Георги хотела уже заново начать его, когда тяжёлые шаги послышались у двери в коридор, она осторожно открылась и в ней показалось круглое, румяное лицо охмистрины Замехской.

Дземма, как итальянка, не принадлежала к её штату, мало видела её и не очень любила. Поэтому она догадалась о каком-то особенном поводе этого визита, которое приняла довольно холодно.

Охмистрина умело говорила по-итальянски.

– Так давно, так давно я не видела прекрасную Дземму, – сказала она, входя, – что миновать её дверь я не могла противостоять искушению. Позволишь поздороваться?

Любимица молодого короля и старой королевы теперь так привыкла к лести и к насмешкам над ней, что её это ничуть не удивило. Приняла охмистрину любезной улыбкой.

Бьянка, брови которой стянулись, потому что, должно быть, имела какое-то особое отвращение к польке, закрутилась только и вышла.

Замехская села на первый стул ближайший к окну.

– Ты сегодня красиво выглядишь, моя королева, – сказала она Дземме, – хотя ты всегда так прекрасна!

– А вы так любезны! – кисло шепнула