Обратная сторона города N. Дикая охота - Дарья Заровная

стала сильнее. – Послушай, я бы хотела, чтобы он меня навестил. Хворь у меня, недолго осталось ходить по земле. Передай ему, что я жду его, и поскорее. Хочу хотя бы в последний раз увидеть его.

Антон внимательно осмотрел её ещё раз. Из-под платка выглядывали короткие седые волосы, щеки впали, лицо стало дряблым, всё изрезанное глубокими морщинами, – для своих почти сорока лет она действительно выглядела плохо. Раньше это была женщина, пышущая здоровьем, без единого следа усталости на лице, но годы, проведённые в компании алкоголя и сожителя-тирана, взяли своё.

– Вам не стыдно о таком просить? – Антон выдернул руку, от чего женщина чуть не упала на землю, и пристально посмотрел на неё, из-за чего она опустила голову вниз. – Вы столько лет смотрели на то, как Саню избивают. Вы даже его не навестили, а я ведь к вам приходил. Федечка у вас с постели не вставал, бросить вы его не могли. А сейчас вспомнили о сыне. Да идите вы… – он глубоко вздохнул, не решаясь договорить фразу. – К Федечке своему идите.

Дальше слушать бывшую классную руководительницу он не хотел. Знал, что наговорит ещё больше грубостей, а ведь только сегодня вспоминал всё хорошее, что было связано с ней и её покойным мужем. Правда, это хорошее исчезло с дядей Пашей, заставив двух мальчиков рано повзрослеть. Больше не было рыбалки по выходным, походов в праздничные дни, катаний на лыжах на зимних каникулах – всё исчезло с уходом отца, для кого-то родного, а для кого-то названого.

Антон не оборачивался. Сильнее сжал кулаки и стиснул зубы от обиды, злости и отвращения. Он знал, как Саша воспримет новость о своей матери – снова уйдет в себя, – а в нынешних обстоятельствах этого допустить было нельзя. Друг ускользал из его рук и становился менее общительным, чем был раньше. Антон знал, что всё из-за девчонки и её увечий, которые напоминали парням о прошлом. И поэтому она раздражала ещё сильнее.

Музыка больше не приносила удовольствия, была похожа на раздражающие завывания, поэтому наушники отправились в карман. Антон хотел, чтобы поскорее наступил вечер: возможно, тогда он бы смог поменять своё настроение в лучшую сторону. Конечно, с выпивкой и травкой было бы веселей, но Нина бы и на километр не подпустила его к своей сестре. А так он сможет выспаться в спокойной обстановке и поговорить с человеком, который не в курсе последних событий.

Нина ночевала у них дома третьи сутки, изматывая себя переживаниями о том, как её четырнадцатилетняя сестра живёт одна без присмотра. Уехать она не могла, потому что её пациентка просыпалась каждые три часа и начинала кричать на всю округу. В первую ночь парни еле справились, в последующие пробуждения незнакомку усыпляли посредством лекарств; так Нина поселилась в комнате Сергея, проводя ночи в самом неудобном кресле. Её это мало беспокоило, все мысли занимала сестра, и утром она слёзно умоляла Антона съездить и посмотреть, как там Настя, на что от него поступило встречное предложение – поработать няней столько, сколько потребуется. Восторга от того, что с девочкой будет ночевать взрослый парень, Нина не испытала, но потом вспомнила, как они проводят время, и дала своё согласие.

Антону многие говорили, что из него получится прекрасный отец, но он никогда не представлял себя в этой роли, прекрасно понимая, что играть с детьми и воспитывать их – это разные вещи. Он боялся, что агрессия передаётся по наследству и в итоге он может стать таким же, как Пётр Афанасьевич. На ум сразу приходил армейский ремень, бляшка которого отпечатывалась на его светлой коже, как клеймо; он вспоминал о горохе, на котором стоял ночами, – а ведь кто-то тоже говорил, что товарищ прапорщик хороший отец, заменивший мальчику обоих родителей. Настолько хороший, что отбил у Антона желание заводить семью.

По дороге он зашёл в детский мир за настольной игрой, а после отправился на работу, полностью отключая мозг.

***

Вдох. До боли знакомый затхлый запах ударил по носу, и она снова предположила, что находится в подвале, а хотелось вдохнуть полной грудью свежего, морозного воздуха, да такого, что обжигал бы лёгкие. Так, по её мнению, пахла свобода. От воздуха в помещении тошнило, и каждый раз, пробуждаясь, она пыталась закрыть нос. Перекрыть себе кислород, но каждая попытка была сродни пытке, и девушка кряхтела от боли, привлекая внимание кого-то постороннего. Она знала, что не одна.

Присутствующего выдавал запах пряностей, мягкие руки, изредка касавшиеся её, и спокойный тон голоса. Сам разговор она расслышать не могла, но голос был девичьим – в этом она была абсолютно уверена.

Выдох. Каждая клеточка её тела ныла от боли. Она с трудом шевелила пальцами рук, а губы будто ссохлись, превратившись в лишённые влаги осенние листья; от каждой попытки сказать хоть слово, произнести хоть звук они трескались, наполняя рот кровью. Она чувствовала этот металлический привкус на языке, и при каждом пробуждении он, будто плёнкой, обволакивал всю полость её рта. Были и другие вкусы. Несколько раз при попытках проснуться в неё с чьей-то помощью вливали что-то кислое, скрывающее под собой горечь. Девушка не хотела это глотать, но голос настаивал, и ей приходилось сдаться. После напитка будто становилось легче, а кошмар отступал, давая ей время побыть с родителями.

Яркий свет бил по зрачкам, от чего слёзы застилали пеленой маленькую щёлку меж век, которая до этого ей была недоступна. Девушка не знала, сколько времени находилась во тьме. Будто её глаза залили клеем, нет, замазали шпаклёвкой – только так она могла объяснить тяжесть, которую ощущала на веках. Моргнув несколько раз, она наконец-то смогла сфокусироваться на одной точке, точнее, жёлтом пятне, расстилавшемся по потолку. Она не понимала, то ли кровать кружится под ней, то ли она находится в невесомости и не может контролировать своё тело, которое безостановочно крутится. Стало плохо. Желудок свело спазмом, девушка начала безостановочно кашлять, всё сильнее раздражая больное горло. Голову будто сжимали в тисках, и она приняла решение, что лучше закрыть глаза, ведь вид вместе с запахом плохо сказывался на её самочувствии.

Она дышит – значит, жива. Эта новость не приносила ни радости, ни облегчения, наоборот, давила тяжестью. Ничего не кончено. Пока её сердце бьётся, перегоняя кровь по венам, пока она вдыхает полной грудью этот отвратительный воздух, они не отпустят её. Они забьют последний гвоздь в крышку её гроба. Она стала жертвой в очередной извращённой игре. Перед смертью больше не было страха,