Кристиан Ланг - человек без запаха - Чель Весте

В среду, морозным и ветреным вечером, всего через неделю после ссоры с Минккиненом, Ланг возвращался домой после очередной неудачной записи «Сумеречного часа». Дождь лил как из ведра, ветер яростно трепал полуголые деревья, в узких переулках и парковых аллеях лежали глубокие тени. Темные сутулые фигуры редких прохожих сновали по пустынным улицам, отчего город напоминал фильм Фрица Ланга, в котором всех убийц одновременно выпустили на свободу. Из-за позднего часа все парковки были заняты, поэтому Лангy пришлось оставить «селику» у самой Виллы Энси. Несколько сот метров до Скарпшюттегатан он прошел пешком. В лицо хлестал дождь, дул северный ветер, и Ланг не мог отделаться от неприятного чувства, что за ним кто-то следит. Открыв железную калитку, он вошел во внутренний дворик и увидел высокого мужчину в армейской куртке, который стоял возле дальней стены. Сердце Ланга заколотилось от ужаса: он был уверен, что это первый в его жизни сталкер[22]и ему сейчас придет конец. Мужчина не двигался с места. Ланг в ужасе направился к подъезду, в одной руке он держал ключ, другую сжал в кулак. Мужчина был длинноволосый и худой: если он и не сталкер, то, вероятно, наркоман, которому нужны деньги на дозу. Ланг хотел проскользнуть внутрь и захлопнуть за собой дверь, прежде чем незнакомец нападет на него. Но когда Ланг уже стоял возле двери, что-то в этом жалком человеке привлекло его внимание, и он неуверенно спросил: «Юхан?» И тут Ланг увидел, что незнакомец боится не меньше, чем он сам: из темноты послышалось испуганное и робкое: «Папа?»

Общими усилиями Ланг и Анни устроили Юхана в наркологическую клинику в Северном Эсбу. Впервые за более чем десять лет они делали что-то вместе. Им было необходимо это хрупкое перемирие: за год, прожитый в Лондоне, Юхан успел пристраститься и к экстази, и к амфетаминам, так что его состояние, как и подозревала Анни, внушало серьезные опасения.

Тревога за Юхана на некоторое время отвлекла мысли Ланга от Сариты, и он с бессознательным упорством игнорировал все ее попытки связаться с ним. На работе он стал еще более рассеянным и безразличным; было ясно, что отношения с Минккиненом испортились окончательно: теперь команде «Сумеречного часа» оставалось лишь продержаться до конца мая, когда будет записана и выпущена последняя передача.

Кроме Юхана, Ланг думал об Анни. С того времени, как они расстались, он впервые увидел в матери своего отпрыска цельную гармоничную личность, а не просто умную сучку, которая обливала его грязью по телефону. За одиннадцать бурных лет совместной жизни они порядочно надоели друг другу, кроме того, Анни не могла простить Лангу его частые, как выяснилось, измены. После развода они поддерживали связь лишь ради того, чтобы Юхан, который жил с Анни и ее новой семьей, общался с обоими родителями. Но вот сейчас не прошло и месяца, а бывшие супруги уже дважды пообедали и один раз поужинали вместе. И хотя во время этих встреч они в основном обсуждали, как лучше помочь Юхану, Ланг, разумеется, размышлял и об Анни. Он отметил, что она стала неважно говорить и писать по-шведски. Трое детей Анни от второго мужа, трудяги-юриста, говорили в основном по-фински. Сама Анни возглавляла отдел информации в крупной фармацевтической компании. Таким образом, и в личной, и в профессиональной жизни финский был для нее первым языком. Ланг вспоминал, что, когда они занимались любовью, сдержанная, воспитанная Анни превращалась в похотливое существо и в минуты сладострастия сыпала скабрезными словечками и забористыми ругательствами. Ланг подумал, что, наверное, теперь Анни произносит те же слова по-фински. Интересно, размышлял Ланг, доводилось ли Анни хоть раз испытать чувство, которое испытывал он: двуязычный человек теряет все самое сокровенное, лишается языка для выражения истинной любви и истинного ощущения жизни, а потому все слова, произносимые во время любовного действа, звучат для него фальшиво и неискренне, словно он предпочел бы какой-то средний язык. Ланг хотел спросить Анни об этом, но не осмелился, вопрос показался ему слишком уж интимным.

Ланг не мог не отметить, как похорошела Анни. Это была какая-то отточенная и зрелая красота. В сочетании со спокойствием, обретенным благодаря удачной профессиональной карьере и счастливому замужеству, эта красота казалась совершенно естественной, но в то же время обескураживала Ланга. Их общее прошлое и необходимость вместе заботиться о Юхане заставили его по-новому взглянуть на Анни. Ланг вдруг понял, что они вполне могли бы и дальше жить вместе и любить друг друга, будь у них побольше терпения и снисходительности лет десять назад. И после всех этих приятных размышлений об Анни роман с Саритой внезапно показался ему каким-то нелепым, неопределенным и незавершенным, и, сидя за столиком ресторана и глядя на свою бывшую жену, Ланг решил, что его тоска по Сарите прошла — словно ее и не бывало.

В течение тех недель, что Юхан находился в клинике, Ланг навещал его, как только выпадала свободная минута. Однажды с разрешения лечащего врача они съездили в Гельсингфорс и поужинали в индийском ресторане, но чаще просто подолгу гуляли по осенним мокрым дорогам в окрестностях клиники. Иногда, шагая рядом с Юханом под моросящим дождем, Ланг мысленно возвращался к словам Сариты о том, что в своих поступках он руководствуется только чувством долга и преодолевает препятствия с упорством механизма. Неужели он ухаживает за больным Юханом из чувства долга, точно так же, как раньше пытался помогать Эстелле? Да нет, вряд ли. Сейчас в нем не было ни капли того гнева и раздражения, которые так часто вызывала в нем Эстелла.

Юхан был удручен и говорил мало, так что Ланг вполне мог предаваться своим мыслям. Бывало, он шел рядом с молчаливым и угрюмым сыном, который вымахал на девять сантиметров выше его, и видел перед собой совсем другого Юхана. Ноябрь двадцать лет назад. Вечно моросящий дождь. Ланг толкает коляску по парку Хесперия, в ней, выпрямившись, сидит Юхан в бирюзовой шапке, завязанной под подбородком, и улыбается прохожим. Они заходят в кондитерскую и покупают разные вкусности, а когда приходят домой, Юхан размазывает пюре по стенам, и Ланг впадает в ярость. Вдруг Ланг с ужасающей ясностью понял, что он никудышный отец. Он вспомнил, как на бракоразводном процессе Анни высмеивала его воспитательные методы, которые, по ее мнению, заключались в потворстве, вроде «делай, что хочешь», и внезапных вспышках гнева по пустякам — в минуты, когда из-под маски терпимости проглядывало строгое воспитание, полученное у Стига Улофа и Кристель. Ланг не забыл, с каким трудом он подбирал нужный тон в разговоре с Юханом — Анни тогда уже вышла замуж, а в жизни Юхана наступила пора полового созревания. Как лучше сказать: «Здравствуй, это папа», или «Привет, старик, это я», или вообще «Здорово, это Криде»?

Как-то раз они возвращались на территорию клиники после прогулки по проселочной дороге, и Ланг вспомнил рождественский утренник в детском саду «Крачка». Юхана нарядили в костюм из картона, раскрашенный коричневой и белой краской, на голове красовался высокий черный колпак из бумаги. Из него получился очаровательный пряничный человечек. Ланг занял место среди родителей. Было начало восьмого, у него болел живот. Надо сказать, его всегда напрягали людские сборища, а он к тому же был уже почти знаменит, так что остальные родители украдкой поглядывали в его сторону.