Диктатура пролетариата - Олаф Брок

VI. Падение норм

Даже имея самые скромные ожидания, невольно вздрагиваешь от грубости, самодовольства и отсутствия внешнего благородства по отношению к окружающим, характерных для русского коммуниста.

Например, мы сидим втроем или вчетвером в кабинете начальника отделения Государственного банка. Услышав, что прибыл норвежец с аккредитивом, он пожелал узнать подробнее о проблемах, затронувших банки Христиании. Во время беседы в контору врывается человек с какой-то бумагой – коммунист, в красноармейской форме. Он без лишних церемоний идет к банковскому начальнику, прервав разговор, – нас для него просто не существует. При нормальных обстоятельствах было бы естественно попросить его дождаться своей очереди, но так разговаривать с левитами большевизма не отважится никто, и на его хамство отвечают услужливой покорностью.

Еще один случай: я разговариваю с секретарем в Университете им. Свердлова – мне понадобилась информация по вопросам чисто технического характера. Требовалась буквально еще пара минут. Вдруг в кабинет врывается мужчина, не здороваясь, прерывает обсуждение, словно вокруг нет ни души, и самым наглым образом переходит к изложению своего дела – двадцатиминутный бессодержательный разговор о том, что необходимо срочно поместить объявление о каком-то собрании, которое состоится через две недели, – затем так же бесцеремонно, не удостоив нас и взглядом, уходит, предоставив мне заново излагать суть вопроса.

Эти эпизоды, демонстрирующие повседневную действительность, еще более бросаются в глаза на фоне возвеличивания большевиками «эффективного» подхода: кому, как не им, следует видеть, что внешние нормы поведения часто являются основой для здоровых и эффективных взаимоотношений между людьми.

Даже если мы примем во внимание недостаток «культуры» в коммунистических рядах, общую невежественность, свойственную эпохе в целом, вызванную жестокостью войны и так называемой «свободой от предрассудков»; если мы вспомним, что подобная недисциплинированность встречалась и в прошлом, – все равно останется черта, присущая исключительно коммунистическим верхам, – это отсутствие всяческих норм приличия в повседневной жизни. Как правило, если спокойно отнестись к первому впечатлению и более близко познакомиться с человеком, то панцирь спадет, открыв свойственную русским доброжелательную, отзывчивую, гостеприимную натуру – это справедливо как для коммуниста, так и для остального населения, состоящего на государственной службе и легко перенимающего общий тон начальства. Однако нередко возникает такое неприятие к этим вульгарным, нечутким, спесивым людям, беззастенчиво проталкивающимся вперед со своими вопросами, своими делами, своими невежливыми замечаниями, что хочется иметь как можно меньше общего как с государственными конторами, так и с их работниками.

Описанные мною явления в высшей степени остро ощущаются русскими из образованных кругов, а также людьми, воспитанными в культуре дореволюционной России. Одно из слышанных мною объяснений – сильное влияние еврейского стиля поведения: привыкшие к притеснениям евреи, теперь бесспорно играющие ведущую роль в коммунистической партии, почувствовав свое превосходство, особенно склонны к проявлению таких нелицеприятных черт. Полагаю, данное объяснение имеет гораздо более глубокие корни.

Большевистские вожди, по-видимому, не меньше возмущены ничем не сдерживаемым произволом грубой распущенности и бестактности. В «Красной газете» от 16 мая мне случайно попалась статья Троцкого «За новый порядок». Статья на самом деле призывала к борьбе на несколько ином фронте – против использования всем известного русского мата, более оскорбительного и грубого, чем у других народов. Все ругательства, как пришедшие из холопских низов, так и из крепостнических кругов, рассматриваются Троцким как наследие прошлых времен, которое сейчас должно отпасть. Он не щадит и коллег по партии: даже для искренне преданного коммуниста женщина легко превращается в «бабу», и даже у отмеченного за заслуги перед страной партийца могут неожиданно вырваться такие ругательства, что с ним будет совестно находиться в одном помещении. По мнению Троцкого, это вызвано тем, что различные области человеческого сознания и мироощущения меняются и переформировываются не одновременно. Душа живет по консервативным законам, в то время как социально-политическое развитие русских за последние десятилетия двигалось вперед с неслыханной скоростью, рывками и скачками. Именно поэтому с продвинутыми, искренними и высокодуховными убеждениями («чему-то мы можем научить Европу и Америку») сосуществуют привычки и манеры темного Средневековья. «Выправление идейного фронта, т. е. обработка всех областей сознания методами марксизма, – вот общая формула воспитания и самовоспитания, в первую очередь, для нашей партии, начиная с ее вождей», – пишет Троцкий, используя чисто большевистский жаргон.

Как подтверждение моего взгляда, я рассматриваю тот факт, что Троцкий в своем во много верном описании ситуации ни в коем случае не освобождает коммунистов от обвинений. Я обратил внимание на обращение коммунистов друг с другом, также необычайно небрежное и грубое – словно даже между товарищами по партии «модно» демонстрировать неуважение и полную противоположность дружелюбию. Если бы Троцкий взглянул на дело с чуть большей тщательностью и бесстрастностью, не ограничившись лишь проблемой бранных слов, то он бы пришел к выводу, что его коммунисты грешат не только ругательствами, и это вызвано не только крепостническим прошлым. Их кровожадная политика и жестокие взгляды на жизнь, постоянные призывы вождей к марксистскому санкюлотизму, к идеалам классовой борьбы – вот достаточное объяснение тому, что и рядовые члены секты, и ее руководители, господство которых лишено твердой моральной основы, не уважают окружающих – и самих себя. И ничего не изменится, пока большевики будут удерживать власть, считая рабами всех инакомыслящих и инакочувствующих.

Такие нелицеприятные внешние манеры являются на самом деле отражением внутренних черт российской диктатуры, и мне, с моей перспективы обзора, эта особенность видится как резкое падение прежних норм.

Всем известно, насколько повседневные действия и поступки живущего в социуме индивида определяются полуосознанными или неосознанными нормами, базирующимися на чувствах и понятиях, его окружающих. Основа и форма выражения этих норм варьируются в разных народах, чуть меньше – в разных общественных группах; они меняются и в зависимости от временного периода. Человека направляют нормы: чувство чести, восхищения, стыда, суеверия. В сознании эти ориентиры отпечатываются как религиозная мораль, как фамильная или родовая честь, как верность родине, как общественное мнение, как древний предрассудок. Они могут приобрести силу вдохновляющих идеалов и грозных идолов – или пасть до уровня пустых церемоний и докучающих формальностей. Они могут стать яркой национальной эмблемой, например, point d’honneur, «дело чести», у французов или fair play, «честная игра», у англичан – или утвердиться как вечный общечеловеческий закон, например, четвертая Моисеева заповедь. Писаные законы – лишь слабое отражение многообразия общественных норм. Но неписаные законы – нормы морали, высеченные на скрижалях векового опыта человеческого рода, руководят нашими понятиями о честности и нечестности, справедливости и несправедливости, чести и бесчестии, и предстают перед нашим взором всякий раз, когда приходится сделать выбор.