Чистилище. Живой - Виктор Глумов

Такие люди сейчас нужны – беспринципные, алчные, безжалостные. У них больше шансов выжить. Отринь сочувствие, иначе тебя сожрут. Ты или они. Напарница мутировавшей женщины поднялась и принялась отряхиваться. Каневский подождал, пока люди успокоятся, и продолжил речь:

– Мы с вами живем, по сути, под одной крышей. Мы брошены на смерть в то время, как чистые получают антивирус. Я разделяю ваше негодование. – Он приложил руку к груди. – Но на их месте вы поступили бы так же.

«Мы и так ничем не лучше», – подумал Андрей, вспоминая женщину с ребенком на руках.

– Если чистые добудут антивирус, у нас тоже появится шанс, поэтому нам нужно не убивать друг друга, а сотрудничать, – продолжал Каневский.

Его голос затопило волной возмущения. Толпа взбеленилась, люди в ярости на разные лады проклинали чистых. Андрей смотрел на женщину, напарница которой мутировала, и ему делалось страшно: на шее вздулись жилы, кровь прилила к щекам, глаза горят ненавистью. Парнишка с тонкой шейкой орет так, что слюни летят на мордатого соседа. Сосед не замечает, потому что его мозги тоже пожрала ненависть. Но самое ужасное… Самое ужасное, что Таня тоже сжимала кулаки, поддавшись всеобщей истерии. Раскраснелась, губы поджала… Странная реакция, день назад она ничего не знала о чистых, а теперь вдруг воспылала к ним ненавистью. Или она просто слабая, подверженная влиянию массового бессознательного?

Мысль, которая вертелась в голове уже давно, наконец лопнула нарывом. У него мало времени. Качается маятник метронома – маленькая гильотина, отсекающая головы минутам. Сколько кому отмерено? Вдруг завтра Макс… Или Таня? Или он сам? Да они все – бомбы замедленного действия, опасные друг для друга.

От осознания его затрясло, он обхватил себя руками и почувствовал бесконечное одиночество. Единственное, чего ему хотелось сейчас – мутировать раньше, чем Таня, чтобы не видеть…

ОНИ ЖИЛИ ДОЛГО И СЧАСТЛИВО И МУТИРОВАЛИ В ОДИН ДЕНЬ.

Раздались три выстрела. Усаков вернулся и протиснулся к ступенькам.

– Игорь Ильич, позвольте с вами не согласиться. Почему вы уверены, что чистые поделятся с нами антивирусом или чем бы то ни было? Они постараются, чтобы мы издохли, освободили от себя планету. Это заговор и спланированная диверсия! Вы заметили, как слаженно они действовали, словно знали все заранее? Идея золотого миллиарда в действии! По всему миру тысячи жирных харь попрятались в подземельях и ждут нашей погибели. У них уже есть антивирус, я в этом уверен. Но мы его не получим никогда.

Толпа молчала, внимая. Андрей тоже внимал, пытался разобраться в отношениях между группировками.

Генерал возразил:

– А если вы ошибаетесь? Люди, которые видели чистых, утверждают, что по поверхности они передвигаются в герметичных костюмах и противогазах. Они в еще более ужасных условиях, чем мы.

Он перевел дыхание и снова заговорил:

– Не исключено, что у кого-то из нас вирус не разовьется и путем селекции появится иммунная нация, которая ляжет в основу обновленного человечества. Наша задача – сохранить для них культурное наследие.

– Да мы сдохнем завтра! – вспылил Усаков. – С какого черта мне таскать книги из библиотек всю оставшуюся жизнь? Да может, и я завтра склею ласты?

Таня встала на цыпочки и шепнула на ухо:

– Вот же грыжа Шморля! Он мне с самого начала не понравился.

– Тс-с-с!

Девушка приложила ладошку ко рту и спряталась за спину Андрея.

– Мы все умрем рано или поздно, – спокойно ответил генерал.

Удивительно, в его черных глазах не было ни злости, ни даже раздражения. Если бы Андрей писал иконы, то сошедшего с небес Бога-Отца он изображал бы примерно так, только с белой бородой.

– Вы, между прочим, давно в отставке! – напомнил полковник. – А по закону военного времени…

– Успокойтесь, Глеб, – проговорил генерал и сменил тему, переходя на «ты». – А если ты ошибаешься? Да даже если нет, разве ты хочешь, чтобы твои дети…

– Моя единственная дочь, – сказал Усаков и сделал театральную паузу, потеребил складочку между бровей, притворяясь, что сдерживает слезы. – Мертва. Да и не только моя. Наших детей лишили будущего чистые! Кто спрятался от эпидемии в бункерах? Да-да, думаете, я не знаю о бункерах? Куда, по-вашему, поехали те сволочи? В свое логово. Я как военный знаю, где оно находится!

Народ загудел. Андрей встал на цыпочки, поискал взглядом Макса, но не увидел его.

Генерал пропустил слова полковника мимо ушей.

– Даже если так, разве что-то изменится, если мы посвятим свою жизнь ненависти? Повторяю, ты хочешь, чтобы твои будущие дети… Чтобы ваши дети жили в варварском мире? Что они будут делать через тридцать лет? Бензин разлагается со временем, уголь для ТЭЦ надо добывать, у атомных станций ресурс тоже ограничен, их нужно хотя бы деактивировать. Кто сделает это за нас? Зачем мы вообще существуем, вы спрашивали себя? Зачем нам дарована жизнь, когда остальные или умерли, или лишились разума? – Он обвел взглядом собравшихся. – Мы стоим на разломе истории, наша задача – остаться людьми до конца. Передать знания новым поколениям, чтобы они могли поддерживать хотя бы осколки цивилизации.

Его рокочущий голос плескался, как волны прибоя. Разволновавшиеся люди успокоились, обратили к нему лица, и воцарилась тишина. Генерал находил нужные слова, бросал их, как зерна в благодатную почву, и к небу тотчас начинали тянуться ростки надежд. Отчаявшиеся, перепуганные люди снова обретали веру в себя и светлое будущее. Блондинка средних лет в полицейской форме, стоящая слева от Андрея, сказала на ухо напарнику:

– Дело говорит. Толковый мужик.

Мужчина с обветренным загорелым лицом кивнул.

– Я не собираюсь, как пчела, таскать мед в соты для пасечника, – проговорил Усаков.

– Пошел вон! – крикнула из толпы какая-то женщина, Андрей подозревал, что у нее есть личные причины для ненависти.

Но если разобраться, Усаков нужен, никто не станет от него избавляться, потому что не каждый согласится выполнять грязную работу. Например, расстреливать мутантов, которые еще минуту назад были боевыми товарищами. Или решать, кому умереть, а кому жить дальше. Он нужен, как нужен шакал, который контролирует численность травоядных, отсеивает слабых и больных.

– Господа, – пророкотал генерал. – Вы не на базаре, давайте уважать друг друга.

Оплеванный, посрамленный Усаков остался стоять по левую руку от генерала. Он старался сохранять невозмутимость, но смотрел себе под ноги, а не в глаза людям. Его страшные женщины замерли, как суслики, сложив лапки в молитве.

Значит, с курсом определились: сохранять наследие предков в надежде, что кто-то будет жить долго, вирус в нем не разовьется, с чистыми не враждовать, вернуть оружие гражданским. Все хорошо, если генерал сдержит слово, а если нет…

Пожелав всем приятного вечера, Каневский удалился. Народ расходиться не спешил, все приглядывались друг к другу, но заговорить не решались. Женщин и девушек было подавляющее большинство. Усаков, видно, что любитель этого дела, захлебывался слюной, а толстая и бесформенная крутились вокруг него, как бездомные собаки возле работника столовой.