Символ любви - Линда Инглвуд

Малколм разлил золотистое шампанское.

– За что выпьем? – спросил он, подняв свой бокал.

Джанин задумалась лишь на несколько секунд.

– За понимающих работодателей!

– А поточнее? – сказал Малколм.

Уголки ее рта приподнялись в легкой улыбке.

– Я уже давно потеряла счет тому, сколько раз мы с вами не соглашались в вопросах воспитания детей вообще и ваших дочери и сестры в частности. Но вы терпеливо меня выслушиваете и не выказываете злости или раздражения.

– Вы признаете себя неправой?

– Ни в коем случае. Просто мне приятно, что, несмотря на то что у нас с вами очень различные точки зрения на некоторые вопросы, вы не стараетесь меня за это наказать.

– Итак, вы продолжаете считать, что сегодня вечером я несправедливо обошелся со своей дочерью.

– Моя мама говорит, что никогда нельзя судить человека, пока не съешь с ним пуд соли. У меня нет своих детей, и я никогда не была замужем. Поэтому эту ситуацию вижу только со всей колокольни.

– Ваша мать – мудрая женщина.

– Да уж. – Джанин вздохнула, и по ее лицу пробежала тень. – Я заметила, что часто ее цитирую. Надеюсь, вас это не утомляет.

– Нисколько. Для мудрости не существует государственных границ. Вашему отцу повезло с женой.

Она сделала несколько глотков из своего бокала и покачала головой.

– Он уже не пользуется своим счастьем: они развелись.

Малколму стало неловко.

– Мне очень жаль.

– Мне тоже. – Она допила то, что осталось в бокале. – Мои родители вырастили пятерых детей. Я была самой младшей. Когда я поступила в колледж, это, наверное, было лучшее время в их жизни. Но все рухнуло в одночасье. Они вдруг поняли, что дети – это единственное, что их связывает.

– Их развод стал для вас тяжелым испытанием, верно? – Малколм понял это, увидев печаль, что сквозила во всех ее движениях и интонациях. – Но вы все же верите, что можно влюбиться, выйти замуж и иметь детей.

Джанин посмотрела ему в глаза.

– Знаете, моя мама утверждает, что брак будет счастливым только в том случае, если сначала, в пределах разумного, конечно, ты получишь от жизни все, чего хочешь, до замужества. «Поживи сперва в свое удовольствие, тогда и брак будет одно удовольствие», – любит говорить она. Может быть, именно поэтому она так обрадовалась, когда узнала, что я еду в другую страну. У нее самой никогда не было возможности путешествовать. Она вообще редко думала о себе, постоянно делала что-то для нас, для отца. Если бы только мама была чуть эгоистичнее, возможно, судьба ее сложилась бы иначе…

Джанин смутилась, почувствовав, что сказала лишнее.

– Что с вами? Договаривайте, – попросил Малколм, внимательно на нее глядя.

– Неважно. Вам незачем это выслушивать.

Он снова наполнил шампанским ее бокал, потому что к своему почти не притронулся.

– Напротив, – возразил Малколм, поставив бутылку, – я хочу знать о женщине, которая проводит столько времени с моей дочерью, как можно больше. Мне кажется, то, что мне удалось выяснить, лишь вершина айсберга. Вы очень сложная натура.

– Пожалуйста, не думайте, что я буду впутывать вашу дочь в свои проблемы.

– Что вы, мне такое и в голову не приходило. Все видят, как вы любите Фиби и как хотите, чтобы ей всегда было хорошо.

Джанин мечтательно улыбнулась.

– Она такая милая девочка. Как я рада, что у вас есть возможность ни в чем ей не отказывать. Это здорово – осознавать, что можешь позволить своему ребенку все самое лучшее.

Малколм был несколько озадачен ее последней фразой. Конечно, его дочь получала все самое лучшее. Но он не то что не задумывался об этом, просто не понимал, что может быть иначе. Он внимательно посмотрел на Джанин. Она стояла совсем рядом, облокотившись на перила галереи, и он мог чувствовать тепло ее тела, смешанное с ароматом ее духов. Эта смесь была столь пьянящей, что Малколм заметил, что ощущает приятную расслабленность во всем теле. Другого объяснения своему состоянию он не находил, потому что шампанского почти не пил.

– Расскажите о вашей семье, Джанин. Что могли позволить себе ваши родители?

– О, лучше не сравнивать, – засмеялась она. – Деньги всегда были камнем преткновения в нашей семье. Сколько бы родители ни зарабатывали, всегда требовалось больше. К каким только ухищрениям они не прибегали! Думаю, они с облегчением вздохнули, когда у них родилась девочка: по крайней мере, она ест меньше.

Малколм улыбнулся.

– И к каким же ухищрениям прибегали ваши родители?

– Мои братья донашивали одежду друг друга. Мама часто шила мне платья, особенно для…

Джанин внезапно остановилась, и он был достаточно близко, чтобы почувствовать, как она напряглась.

– Особенно для чего?

– Так, – неопределенно ответила Джанин, – для всяких внеклассных занятий. Танцами, например…

Это прозвучало так нарочито спокойно и буднично, что обоим стало неприятно от маленькой фальши в ее интонации. Чего же она недоговаривает? – подумал Малколм и спросил:

– Джанин, почему вы не хотите говорить со мной откровенно? Чего вы боитесь?

– Ничего, – пожала она плечами. – Просто я вспомнила о своей матери. Она до сих пор не оправилась.

– От чего? Я могу чем-то помочь?

Джанин покачала головой.

– Зачем вам это? Это не ваши проблемы.

– Неправда, если это касается вас, то касается и меня, хотя бы как вашего работодателя. А, как вы сами сказали, я отношусь к разряду понимающих. В моих же интересах делать все возможное, чтобы все, кого я нанимаю, чувствовали себя хорошо и не думали на работе о личных проблемах.

– Я и не думаю. Малколм, мне действительно очень нравится моя работа, нравится ваша страна, ваш замок, ваша семья. И я ни за что не покину вас до окончания контракта.

Он понял по вздоху Джанин, что каким-то образом расстроил ее. И тут до него дошел смысл ее последних слов. До этого момента ему как-то не приходило на ум, что Джанин может когда-нибудь уехать. И, осознав в полной мере, что придет время, когда ее уже не будет рядом, он как будто получил неожиданный удар обухом по голове.

– Вы можете остаться и дольше, – тихо предложил Малколм.

– Надеюсь, со временем вы не измените своего решения.

– С чего бы я должен его менять?

– Действительно, не с чего. – Джанин подошла к тележке и поставила на нее пустой бокал. – Мне пора идти к Фиби.

– Может, еще шампанского?