Мост через бухту Золотой Рог - Эмине Севги Эздамар

— Сперва вы растерзаете меня, а уж потом ее.

Они остановились, женщина за моей спиной дрожала от страха, и поскольку руками она вцепилась в калитку, калитка дрожала тоже.

Потом мне с грехом пополам удалось загнать мужчин в холл общежития. Мадам Гутсио дала мне двухлитровую бутыль красного вина. Я откупорила бутыль и отхлебнула глоток. Мужчины молча смотрели на меня. Я отхлебнула еще глоток и сказала:

— Пейте, братья, пейте.

Бутылка пошла по кругу. Вскоре она вернулась ко мне пустая. Тогда я сказала:

— Друзья мои, скоро вы тоже подыщете себе кабачки и пивнушки, а когда-нибудь даже начнете целовать немецких женщин. Представьте себе, каково вам придется, если сразу сорок женщин сбегутся вас за это колотить.

Выслушав мои слова, мужчины сперва помолчали, потом вдруг расхохотались и разошлись по своим женам.

Впрочем, жизнь на супружеских этажах и правда была не сахар. Комнатки маленькие, лепятся одна к одной, перегородки между ними тонкие. Когда кто-то ночью, выходя в коридор, включает свет, под дверью вспыхивает желтая полоска и мешает спать. Народ по коридору ходил круглые сутки, полоска света под дверями всех комнат вспыхивала то и дело, за окнами мчались по автостраде машины, а когда супруги ночью любили друг друга и потом, как учит Коран, обязаны были вымыться с головы до пят, любой из соседей мог наутро увидеть, кто идет на работу с мокрыми волосами. В Турции все эти мужчины были боксерами или учителями, рабочими, сапожниками, безработными, крестьянами, водителями автобуса или портными. Останься они в Турции, они, возможно, никогда бы друг с другом не встретились, даже по улице одной бы не прошли. Теперь же судьба свела их вместе, и вот все они, усы в снегу, с мокрыми волосами, топали к заводским корпусам фирмы «Сименс». И одинокие женщины в тот же час шли туда же и, конечно, подмечали, кто из обитателей семейного этажа, мужей и жен, идет на работу с мокрыми волосами. Само собой, одинокие женщины с верхних этажей все больше интересовались мокрыми волосами чужих мужей, живших тремя этажами ниже, а этих мужей все больше волновала честь одиноких женщин с верхних этажей общежития фирмы «Сименс», хотя они вовсе не были их женами. Впрочем, в цеху все эти мысли разом улетучивались. Люди со всех шести этажей снимали пальто, без разбору, кучей, вешали их на вешалку, и снег, налипший на воротники и плечи, так же без разбору впитывался в эти груды одежды тихими струйками талой воды.

Мужчины, когда злились, приходили ко мне и говорили так:

— Госпожа переводчица, откуда у меня будут силы на аккордную смену, если я все их трачу на то, чтобы жить с этим сбродом под одной крышей?

Или еще:

— Госпожа переводчица, я только что с аккорда, голова и так кругом идет, а они врубают радио на полную катушку. Как мне в таких условиях в себя прийти, когда я голоса своего не слышу?

Мне приходилось работать переводчицей не только туркам для немцев и наоборот, но и туркам для турков. Каждый день надо было проверять кухню — все ли кастрюли вымыты, все ли расставлены по местам. Одна женщина жаловалась на другую:

— Скажи ей, пусть вымоет за собой кастрюлю.

Я шла к той и говорила:

— Тебе надо вымыть за собой кастрюлю.

Она в ответ кричала:

— Пусть та сперва вымоет за собой ванну, тогда я вымою кастрюлю.

Я возвращалась к жалобщице:

— Помой за собой ванну, тогда она вымоет кастрюлю.

После того как они по нескольку раз вот этак посылали меня друг к друту в качестве парламентера, я мыла ванну и кастрюлю сама. Но и коридоры нижних этажей тоже были зонами повышенной конфликтности. Кто-то громче обычного хлопнул дверью — все просыпаются, стукнет от порыва ветра форточка — все просыпаются. Стоило кому-то ночью громко заговорить в коридоре — мгновенно распахивались двери. Первыми выскакивали мужья в пижамах, из-за их спин выглядывали жены в ночных рубашках. И хотя тех, кто своим громким разговором их разбудил, уже и след простыл, мужья начинали громко, на весь коридор, орать:

— Даже ночью нет от вас покоя, ну что за люди!

Едва первая волна разбуженных, отведя таким образом душу, захлопывала за собой двери, как тут же открывались новые, из которых тоже высовывались мужья в пижамах и жены в ночных рубашках, разбуженные криком и грохотом своих предшественников. Они тоже оглашали коридор гневными криками, будя следующих, а уж эти, последние, разумеется в пижамах, являлись ко мне.

— Госпожа переводчица, ну скажи им хоть ты, они нам спать не дают.

Я поднималась на разбуженный этаж, гудением лифта лишая сна уже все общежитие. Когда мы заходили в коридор, жалобщики немедленно удалялись в свои комнаты, а я оставалась совершенно одна среди голых стен и провожала глазами последнего, отчаянно удирающего таракана.

А то вдруг ко мне приходил мужчина, не желавший больше ни с кем разговаривать.

— Скажи им всем, я больше ни с кем не разговариваю, для меня их больше не существует, скажи им всем, мне с ними больше говорить не о чем.

Чья-то жена, стоя у окна, смотрит, как муж уходит на работу и кричит ему вслед:

— Куртку застегни!

Потом поворачивается ко мне и кричит:

— Госпожа переводчица, хоть ты ему скажи, пусть куртку застегнет, ведь простудится!

Только тогда мужчина застегивал куртку и перебегал на ту сторону автострады к автобусной остановке.

Еще один супруг, подойдя ко мне, снял шляпу, вежливо поздоровался и сказал:

— Госпожа переводчица, не могли бы вы сказать моей жене: если она будет продолжать в том же духе, я уеду обратно в Турцию.

Никто, понятное дело, обратно в Турцию не уезжал, а я послушно ходила и разносила людям чужие слова. Позже, читая пьесы Шекспира, я обратила внимание: у него гонцов то и дело убивают.

Супружеские пары, жившие на нижних этажах и почти всегда ходившие по двое, почему-то наводили страх на одиноких женщин с верхних этажей. Сталкиваясь с такой парой возле лифта, одинокая женщина предпочитала подняться к себе на этаж по лестнице. Поскольку супружеские пары с нижних этажей, как правило, выходили из общежития только вместе, скоро и одинокие женщины с верхних этажей начали выходить только по двое. Вследствие чего вскоре у каждой женщины с верхних этажей появилась закадычная подруга, а поскольку на первых трех этажах семейные постоянно занимались любовью, на верхних этажах теперь все говорили только о любви.

— Ни одна не сможет любить, как я, — вздыхала одна.

— Если уж я люблю, то больше жизни, — вторила ей другая.

И так они могли беседовать часами, позабыв о включенном кране и воде, уже переливающейся на пол кухни и подмачивающей им тапочки.

Курсировавший между шестью этажами лифт тоже был зоной риска. Однажды из лифта раздался мужской вопль:

— Госпожа переводчица, помогите!