Как хочется счастья! - Ирина Степановская

– Что вы? Как в Средние века? Прямо на площади? Это очень теперь оригинально, Вадик. И модно.

– Ага, Валентина Петровна. Мы все в душе – менестрели.

– А как будет называться спектакль?

– О-о, очень легко запомнить, Валентина Петровна. Простенько и со вкусом. «Светит месяц, светит ясный».

– Обязательно приду. Спасибо, деточка. Желаю удачи на премьере!

– Так она ведь уже прошла, Валентина Петровна…

– Как, Вадик, когда?

– Десять лет назад. Вот на этой самой площади…

Я очнулся, будто вынырнул из старого сна.

– Шеф, останови.

Мы были на Баррикадной.

… Я не помнил, во сколько вернулся тогда в общежитие. Уже светало. Слава богу, охрана была к нам, будущим артистам, лояльна. Двери, конечно, на ночь запирались, но если показать пропуск, а еще лучше – пройти фейс-контроль – благообразен и не очень пьян, да еще дать денежку, то в комнату всегда можно вернуться поспать. Я вернулся, когда в коридорах было еще тихо и сонно, не раздеваясь, повалился в койку. В глазах у меня, так же, как сейчас, плыла Баррикадная – стеклянные двери метро, из которых я выходил с Таней, изгородь и дерево – развесистый клен. Под ним находилась наша с Таней первая сценическая площадка. Я свернул за угол – там в ночи странно возвышались искусственные горы и замок зоопарка. Я постоял, посмотрел на то место, куда перетащил нас с Таней Леха. Но на душе у меня тихо не было. Как это ни глупо, я тогда даже почувствовал гнев на то, что Леха навсегда останется победителем в нашей битве. Хотя никакой битвы на самом деле и не было – он, как, впрочем, и всегда, спокойно пришел, взял то, что ему нужно, в данном случае Таню, опустил меня и так же спокойно ушел. А потом я вдруг похолодел от ужаса, что я больше никогда не увижу Таню. Я боялся, но все-таки ужасно хотел подойти к ней как-нибудь в коридоре, когда она будет идти одна, и просто посмотреть ей в лицо. Но я понял уже тогда, что это все равно ничего не даст. Она спокойно пройдет мимо. И я даже понял, почему она так поступила, но не мог этого принять. Она меня предала.

Я уже не помнил, что располагалось тогда с другой стороны от метро. Сейчас здесь открылся какой-то двухэтажный ресторан. Его стеклянная стена углом выходила на площадь. Я вошел, зал был пуст.

– Мы скоро закрываемся, – предупредил меня человек за барной стойкой.

– Коньяк у вас есть?

– Какой желаете?

– Этот, – я кивнул на ближайшую пузатую бутылку. Он налил. Я взял стакан и пошел в угол. Пришла уборщица и стала мыть пол, обходя меня стороной.

* * *

Идея зарабатывать деньги на улице появилась у меня тогда сразу после новогоднего концерта. Я не оставил мысль все равно поехать куда-нибудь с Таней. Пусть не зимой, на летних каникулах.

Сначала решил выйти с аккордеоном и поиграть в метро.

– Ну-ну, – скептически отнесся к этому моему начинанию Леха. Меня же идея привлекла тем, что я оставался независим: хочу – иду играть в метро, не хочу – не иду.

В первый же вечер на меня налетел с кулаками инвалид с гармошкой, которому я, оказывается, составлял конкуренцию. Как он безошибочно при его-то слепоте меня обнаружил, хотя я еще и не начал играть, осталось загадкой. Драться с ним не хотелось, я перешел в другое место. Там меня чуть не забрали в милицию, потому что надо было сразу дать на лапу двум ребятам в форме. Я объяснил, что заплачу, когда заработаю, но после некоторого размышления понял, что получается, что я отдам весь мой заработок. Пришлось ретироваться.

– Ну как? – вдруг заинтересовался моими успехами Леха, когда я вернулся. Я рассказал.

Он захохотал.

– Ты облажался по полной! Уж если хочешь зарабатывать таким образом, надо ставить дело шире, – авторитетно заявил он. – В одиночку в метро играют только жалкие дилетанты, а мы – профессионалы. Надо делать номер. И, кстати, он у тебя уже есть. Как ты там говорил? «Искусство вечно»? Неудачное название, но концертмейстер тебя пока объявлять не будет. Бери Таньку – и вперед.

В том, что Таня согласится петь на улице, я сильно сомневался. Да и ее мать и бабушка… Наверняка запретят ей выступать со мной. Но, все-таки набравшись храбрости, я изложил Тане свой план – перенести наш с ней конкурсный номер в живую среду, то есть на улицу. Однако Таня неожиданно для меня согласилась. Домашним она о моем предложении не сказала, а свое черное, маленькое концертное платье принесла мне и попросила пока подержать у себя в общежитии. Только она просила подождать с исполнением нашего замысла до весны – тогда и день будет длиннее, и возможности простудиться меньше. Я и не торопил ее – у нас вовсю шли занятия, и учиться приходилось очень много. Но в начале апреля Таня сама сказала мне, что, на ее взгляд, нам уже пора начать выступать.

Я уже давно присмотрел место для выступлений, удобное территориально обоим. Почти на Садовом кольце, на углу, напротив высотки и недалеко от выхода из станции метро «Баррикадная». Как раз на это место я и пялился сейчас пьяными глазами.

Начиная с четырех часов к метро стекались толпы закончивших учебу студентов, а позднее – разного вида служащих. Как раз в это время – с четырех до семи – мы и надеялись сразить всех прохожих нашим искусством.

Я опять волновался ужасно! Здесь на площади скептических взглядов преподавателей и товарищей не предполагалось, не ожидалось также ни свиста, ни тухлых яиц, зато наше искусство по-настоящему, без дураков оценивалось рублем. И если бы мы ничего не заработали, мне стало бы очень стыдно перед Таней. Возможно, она не захотела бы иметь со мной дело, и это помешало бы мне видеться с ней помимо занятий. Само собой, что и планы на лето оказались бы нереализованными.

Для того чтобы обозначить визуально место нашего действия, я раздобыл большой кусок брезента – стащил его со старой машины, которую кто-то бросил на улице неподалеку от нашего общежития. Заблаговременно я этот кусок обрезал, так что получился матерчатый серый круг, почистил и масляной краской нарисовал на нем плитки мощеной мостовой. Единственное дерево за загородкой я тоже присмотрел заранее. Предполагалось так: под деревом я стелю свой брезентовый круг и ставлю на него маленькую, складную табуретку. Еще не распустившиеся до конца листочки дерева должны символизировать чистоту и нежность нашего искусства.

Как сейчас помню, для первого дня выступления мы выбрали пятницу. Когда я доставал из футляра аккордеон, пальцы у меня дрожали. Таня стояла чуть в стороне и ждала. Я посмотрел на нее, она была бледна, а глаза необыкновенно ярко синели под челкой. Я сел, выдвинул вперед пустой футляр и негромко, как бы примериваясь, заиграл первые аккорды. Таня расстегнула свое черное пальто так, чтобы стало видно платье и знаменитый крестик, сдвинула на лоб шляпку – совсем снимать ее я запретил, чтобы девушка не простудилась, вышла ко мне и, дождавшись нужного такта, запела.

Она пела прекрасно, не боясь, не стесняясь. Не жалела голос и легкие, вдыхала полной грудью, не путалась в словах. Я не смотрел на нее, как не смотрел и вокруг, но мне казалось, что лучше эту песню не пел никогда и никто. В моей башке уже носилась сладкая мечта о том, как Таня обязательно станет не просто известной, а непременно знаменитой артисткой, а я буду при ней ее бессменным помощником – продюсером, аккомпаниатором, гримером, костюмером и…