Русское иго, или Нашествие ушкуйников на Золотую Орду - Вадим Телицын

А стой, ты, Васька, не попархивай,

Молодой глуздырь не полетывай!

Из Волхова воды не выпити.

Во Новеграде людей не выбити!

Есть молодцов сопротив тебя.

Стоим мы, молодцы, не хвастаем!

Пилигримище дает знать, что сторону врагов его примет целый Новгород, что ему не сладить с большою толпою; он его предупреждает не раздражать Новгорода. Василий отвечает ему:

Ай же ты, мой крестовый батюшка!

Тебя ли чорт несет во той поры

На своего на любимаго крестничка?

А у нас-то ведь дело деется:

Головами, батюшка, играемся!

А и бился я о велик заклад

Со мужики новогородскими,

Опричь почестнаго монастыря,

Опричь тебя, старца пилигримища;

Во задор войду — тебя убью!

Это не только крестный отец, это — олицетворение церковного начала. Это эпическое изображение тех владык, отшельников-угодников, которые не раз усмиряли волнение толпы своим словом и своим достоинством. Самое название пилигримище подходит к такому объяснению.

Пилигрим-паломник, странствователь по святым местам, был в старину лицо, исключительно принадлежавшее Церкви, как монах: паломники были в большом уважении в Новегороде. Странствовать по святым местам было до того обычно, что пастырям приходилось говорить против злоупотреблений таких благочестивых путешествий. Очень естественно, что народное творчество изображало обыкновенно в истории новгородских смут явление духовного посредничества в образе старца паломника. Василий, говоря, что он держал заклад опричь честного монастыря и старца пилигримища, ясно дает знать, что он под этими двумя приведенными образами разумеет Церковь. Монастыри и паломники пользовались во всеобщем мнении изъятием от земных дел и житейских треволнений; их минуют страсти и к ним не смеют прикоснуться земные договоры. «Что тебе за дело, — как бы хочет сказать паломнику Василий: — мы до тебя не касаемся; мы людей церковных не трогаем; не трогай же и нас грешных; мы вас, церковников, уважаем и в наших спорах вас минуем; да и вы не подвертывайтесь нам под руку».

Пилигримище — крестовый батюшка Василия Буслаевича, по народному верованию, лицо, против которого идти все равно, что против отца родного. Но удалец в пылу своей отваги ни пред чем не должен останавливаться: долг, связи родства, все нипочем, когда разыграется его широкая удаль молодецкая. Разъярилось богатырское сердце, крикнул Василий:

Ай же ты, крестовый мой батюшка!

Не дал я ти яичка о Христове дни,

Дам тебе яичко о Петрове дни.

И хватил он осью железною в колокол. По одним вариантам, он убил крестового батюшку, а по другим — пилигримище оказался вовсе существом не плотского человеческого мира. Недаром на нем и колокол в триста пуд. Василий ударил его: старец не шевельнулся от удара. Тогда Василий глянул под колокол… а у пилигримища во лбу глаз уже нету. Кажется, народная поэзия выразила здесь символически совершенное отчуждение Церкви от мирских сует. У него нет глаз под колоколом: он чужд всему, что происходит около него; он принадлежит иному миру — с ним нельзя драться; он не даст отпора. Пилигримище исчезает, как привидение, бесследно, тотчас, как только Василий глянул под колокол и увидал, что у него нет глаз.

Василий доходит до моста. Как только завидели побратенники своего атамана, у них, молодцов, думушки прибыло, словно у соколов крылья отросли. Молодой Василий идет к ним на выручку. Дело их вдруг поправляется. Бой разгорелся. Мужики подаются. Драка идет до вечера. Мужики побиты, смяты, мира просят. Они обращаются с мировою не к Василию, а к его матери. Песня расцвечивает это событие, говорит, что они одну чашу поднесли с золотом, другую с серебром; а это только подарок— не в счет условия. Три тысячи, что в закладе положены, само собою; эти три тысячи разлагаются на определенные дани с целой улицы, так что Буслаев будет получать с них, как будто князь со своего княжения дань. Таково было народное понятие: кто одолел, тот с побежденного берет дани и накладывает пошлины:

А и ради мы платить

На всякой год по три тысячи,

На всякой год будем тебе носить:

Со хлебников по хлебику,

С калачников по калачику,

С молодиц повенечное,

С девиц повалешное.

Со всех людей со ремесленных,

Опричь попов и дьяконов.

Может быть, в случае таких споров и закладов на то, кто кого побьет, проигранный заклад падал на все общество, к которому принадлежали побежденные, так что если такой-то улицы молодцы побиты в закладе, то вся улица платила по разверстке. Так и должно было быть там, где и за сделанное убийство, когда убийца не отыскан, платило все общество, и в делах политических и общественных представительство касалось известной массы людей, соединенных одноместностью жительства, или принадлежностью к одному управлению. Мать приказывает прежней же девушке-чернавушке привести Василия. Девушка застает его еще среди боя, побеждающего мужиков. Она схватила Василия за руку и провозгласила утешительную весть:

Мужики пришли новогородские,

Принесли они дорогие подарочки,

И принесли записи заручныя

Ко твоей сударыне-матушке.

Бой прекратился. Василий пошел с торжеством к себе на двор, а за ним его удалые верные побратенники. Прежде всего, после трудов они выпили по чарке вина, и когда хмель зашел им в голову, они выразили Василию намек, чтобы он распоясывался — давал им награду, и честили его таким образом:

У мота и у пьяницы,

У млада Васютки Буслаевнча,

Не упито, не уедено,

Вкрасне хорошо не ухожено,

И цветного платья не уношено,

А увечье на век залезено.

Василий повел их обедать, и веселым пиром окончилось побоище:

И затем у них мирова пошла;

А и мужики новгородские

Покорилися и сами поклонилися.

В этом деле нет властей, — они не вмешиваются, не останавливают беспорядка. Это братчина — повольное дело. А братчина, по судно-новгородской грамоте, сама судит как судьи. Невольно приходит вопрос: какие же побудительные причины всей этой кутерьмы? Все здесь является плодом внезапных увлечений, порыва страстей; нет ничего рассчитанного. Оно так и делалось в жизни вольного города. Здесь все беспричинно, как и в рассказах летописей, где также не доберешься, из-за чего люди волнуются, за что князей выгоняют, других приглашают; сегодня одного возносят, завтра того же грабят, с моста сбрасывают, потом опять честят. Точно так и в нашей песне все покажется непонятным, если начнешь думать, что это совершалось по заданной мере, сообразно принятым понятиям и убеждениям; но все станет понятно, если смотреть на эти события, как на следствие движений души, рождаемых случайным стечением обстоятельств. «Планида набежала такая», — говорит и теперь наш народ о событии, которого причин отыскать трудно, потому что нет других, кроме влечений нрава и сердца: человек не знает сам утром, что сделает вечером.