Философский камень - Сергей Сартаков

А начни тяжелую вооруженную борьбу с японцами на востоке, втяни в нее свои главные силы, и сразу на западе ударят поляки, пойдет с юга ломить Деникин, принявший от Колчака полномочия «верховного правителя всея России». И это еще не все. Страна голодала, стране был нужен хлеб. Сибирь его имела. Но тоненькая нить полуразрушенной железной дороги никак не справлялась даже с воинскими перевозками. А если сразу же продолжить большую войну на востоке? Тогда что? И крошки сибирского хлеба не получит Россия. Нужна передышка. Нужна еще и потому, что сами бойцы 5-й армии, пройдя с боями путь от Волги до Байкала, устали неимоверно, оборвались, оскудели боеприпасами. Иркутский привал был совершенно необходим.

Васенину не хотелось расставаться с привычной теплушкой, но вагоны теперь требовались для других целей, и дивизию, в которой он служил, разместили в военном городке за речкой Иркутом. Васенину отвели комнату с такой же печкой-«буржуйкой», какая была у него в теплушке. Сворень разочарованно повел носом.

— Ну, товарищ комиссар… Мы же теперь не в дороге!

— Как не в дороге, Володя? Все равно в пути.

Тимофея комиссар оставил тоже «при себе», уговорил командира полка Анталова разрешить ему это. «Ну, пока, понимаешь, что сейчас у парнишки в душе, последить за ним надо…»

Семьи у Васенина не было. Родителей похоронил давно, а жениться не успел. Не представлял себе Васенин, как это можно стать женатым, обзавестись малышами, когда ты все время в пути, средь опасностей. Подпольные кружки, эмиграция, тайные переходы границ, боевая схватка на баррикадах Пресни в девятьсот пятом, тюрьма и ссылка, побег, и снова тюрьма, и ссылка, и новый побег. Ну, а потом революция, Красная гвардия, Красная Армия и трудный, долгий поход на восток. И это твоя гражданская обязанность, и это уже твое человеческое призвание.

С семьей, с женитьбой у Васенина ничего не получалось. А родного человека возле себя не хватало. Такого, которому хотелось бы отдать тепло своего сердца, принять на себя о нем все заботы, любить, а не жалеть, помогать, а не холить, — младшего брата не хватало Васенину.

Еще на Волге взял он в связные Володю Свореня. Может быть, именно с этой затаенной целью и взял. Не получилось. Сворень оказался великолепным связным, но братом не стал. Он сразу влюбился в Васенина. Влюбился в хорошего начальника, умного комиссара, за которого и жизнь свою не жаль отдать. Однако сколь бы душевно, запросто ни стремился говорить с ним Васенин, Сворень все принимал как команду старшего, нетерпеливо и на лету ловил каждое слово комиссара, исполняя его, как приказ, безраздумно. А это Васенина огорчало.

В Тимофее же радовала самостоятельность. Во всем, и главное — в мыслях. Он в отряд пришел уже с собственной точной целью — отыскать и наказать Куцеволова. И разубедить его, что сама по себе такая цель слишком мала, чтобы ее сделать единственной в жизни, было нелегко.

С первых дней Тимофей бестрепетно стал вступать с Васениным в спор, если был твердо убежден в своей правоте. А когда победителем все-таки оказывался Васенин, Тимофей не обижался, не затаивал досаду, сдавался открыто и честно. И еще: он хотел знать все, что знает Васенин. Он не давал ему покоя своими вопросами, и хотя, как и Сворень, называл его по уставу «товарищем комиссаром», эти слова звучали, словно доверительное обращение к очень близкому другу. Разница в годах, конечно, у них была очень большая, лет тридцать, но все же вполне еще пригодная для братьев. Такие именно и сложились между ними отношения. Быстро и незаметно для того и другого.

Все часы служебного времени Васенин проводил в политотделах дивизии, армии либо в беседах с красноармейцами, а вечерами писал статьи для своей военной газеты и газеты гражданской. Ему ничуть не мешало, что у него за спиной Сворень чистил оружие, а Тимофей читал книги и без конца засыпал вопросами: «А почему если луна оторвалась от земли, так не улетела совсем в безвоздушное пространство и обратно на землю не падает?», «Почему самый сильный холод — только двести семьдесят три градуса? Как это узнали?», «А тепло — самое большое — сколько градусов?», «Если богатство земли разделить на всех людей поровну, сколько на каждого человека придется?»

Любознательность Тимофея нравилась комиссару, книги для него он подбирал сам.

— Время наше такое, каждый час жизни дорог. Надо успеть узнать многое. Поэтому, Тима, больше читай, отыскалась свободная минута — читай. Пока есть возможность. Хочешь поступить в школу?

Тимофей глядел на него оскорбленно. В школу! Значит, ему тогда остаться в Иркутске, а Васенин с полками Красной Армии уйдет на восток и будет гнать белых до самого Тихого океана, пока им уже и места не сыщется на русской земле. Как же тогда с Куцеволовым? Кто найдет его? И найдет ли?

Васенин понимал Тимофея.

Отпустить сталь, сделать ее мягче — куда проще, чем закалить. Зачем же действительно отговаривать парня, отводить его в сторону от трудного и опасного пути, на который он сам встал так упрямо! Куцеволов для Тимофея сейчас — олицетворение зла, узел, в который стянута вся его ненависть к подлости, к несправедливости, к насилию. Он убийца матери, убийца близких людей, он отнял у Тимофея самое дорогое. Но день за днем, и парнишка начнет разгадывать в своем Куцеволове еще и классовую сущность врага. Он не станет тогда, как теперь, злиться, что Красная Армия вся целиком не устремилась в погоню за этим дерьмовым поручиком, он поймет, что настоящий враг и его собственный, и народа всего — это куда опаснее, сильнее и злее, чем один Куцеволов.

— Хорошо, быть по-твоему, Тима, — соглашался Васенин. — Только имей в виду, спуску тебе я не дам.

В шесть утра, когда объявлялся в казармах подъем, Васенин будил Тимофея заниматься вместе с красноармейцами строевой подготовкой. Вместе с ними Тимофей ходил на стрельбище.

Гражданским наукам отдавалась вторая половина дня. Вечером дома начинались «экзамены».

Потом, совсем уже перед сном, Васенин вслух по памяти читал стихи Пушкина, Лермонтова, Некрасова, Байрона, Гете, поэтов нового времени Есенина, Маяковского, Блока и совсем неизвестных, только раз промелькнувших где-нибудь в газете.

Память у Васенина была изумительной. Полуприкрыв глаза рукой, он начинал тихо, торжественно: «Велик, богат аул Джемат, он никому не платит дани; его стена — ручной булат, его мечеть — на поле брани…» Тимофей слушал стихи, каменея от страха: вдруг комиссар оборвет чтение, не дойдя до конца. После таких вечеров Тимофей долго не спал, потрясенный красотой образов и силой мысли, заключенных в звонких чеканных строчках.

Случалось, Васенин вслух перечитывал записи капитана Рещикова. Слегка посмеиваясь, высказывал свои замечания. Сворень пренебрежительно кривил губы.

— Да что там читать, товарищ комиссар? Чего слушать? Фантазия какая-то!

Тимофей сидел, напряженно сдвинув брови.

— А ты, Тима, чего хмуришься?

— Думаю, товарищ комиссар. Вот прочитали вы снова эти слова про жизнь… Все-таки что это такое?