Эйнштейн - Максим Чертанов

5 октября Эйнштейны переехали в Цюрих, поселились в доме 12 по улице Муссонштрассе, в соседях оказался Адлер с женой, ежедневные беседы, почти «Академия», Эйнштейн хотел обратить друга в физику, тот его — в политику, оба преуспели мало. Марсель Гроссман тоже в Цюрихе, под рукой. Новые приятели: профессор истории Альфред Штерн и профессор права Эмиль Цюрхер. Все довольны. Милева забеременела, писала Элен Савич: «Не могу выразить, как я счастлива, что Альберт теперь свободен от своих ежедневных восьми часов в офисе и теперь сможет посвятить себя своей любимой науке, и только науке». Но счастье не принесло денег. 15 октября Эйнштейн вступил в должность; оклад нештатника — 4500 франков, то есть то же, что было в Берне, а жизнь в Цюрихе дороже; чтобы прожить, Милева устраивала обеды для студентов. Проклятый быт ее засасывал все глубже.

Ее муж читал в 1909–1910 годах введение в механику, термодинамику, кинетическую теорию тепла, в 1910–1911-м — электричество и магнетизм, а также вел семинар по общей физике; студентов было куда больше, чем в Берне. Один из них, Ганс Таннер, вспоминал, что преподавал он хорошо: «Когда он поднялся на кафедру, в поношенном костюме, со слишком короткими брюками, когда мы увидели его железную цепочку от часов, у нас появилось скептическое отношение к новому профессору. Но с первых фраз он покорил наши черствые сердца своей неповторимой манерой чтения лекций. Манускриптом, которым Эйнштейн пользовался при чтении, служила заметка величиной с визитную карточку. Там были обозначены вопросы, которые он хотел осветить в лекции. Таким образом, Эйнштейн черпал содержание лекции из собственной головы, и мы оказались свидетелями работы его мысли… мы сами видели, как возникают научные результаты. Нам казалось после лекции, что мы сами могли бы ее прочесть… Мы имели право в любой момент прервать его, если нам что-либо казалось неясным. Вскоре мы вовсе перестали стесняться и подчас задавали элементарно глупые вопросы. Непринужденности наших отношений способствовало то, что Эйнштейн и на перерывах оставался с нами. Импульсивный и простой, он брал студента под руку, чтобы в самой дружеской манере обсудить неясный вопрос».

По вечерам в кафе устраивали неформальные коллоквиумы, часто профессор таскал студентов к себе домой. Пайс, однако, пишет со слов Эйнштейна, что преподавать ему не нравилось: «Он явно получал удовольствие от объяснения своих идей другим, и это у него превосходно получалось благодаря особому мышлению, совершенно неформальному и интуитивному. Но, видимо, его раздражала необходимость готовить и объяснять материал, который его в данный момент не занимал, так как подготовка к лекциям мешала его собственным мыслям».

Лауб от него ушел (хотя остались в хороших отношениях и переписывались), нужен был новый помощник для математики (которая теперь ему требовалась далеко не на студенческом уровне). Им стал немецкий еврей Людвиг Хопф (1884–1939). Вместе они написали две статьи о квантах, главной целью которых было доказать, что открытие Планка верно и, как когда-то уравнения Максвелла, опрокидывает всю классическую физику.

Зачем мы всюду указываем, кто был евреем и кто не был, это же неприлично? А почему, собственно, неприлично? Для Эйнштейна, как уж говорилось, полжизни было сосредоточено в «еврейском вопросе»; не просто «любопытно», а важно для понимания его характера и его взглядов знать, всегда ли он будет брать в ассистенты только евреев. Еще вопрос: из каких средств Эйнштейн оплачивал работу своих многочисленных помощников? Тут было три варианта: а) ассистент работал с ним «на общественных началах», ведомый собственным ученым честолюбием, а зарплату получал в другом месте; б) Эйнштейн «выбивал» для ассистента оплачиваемую должность; в) Эйнштейн (в редких случаях) содержал ассистента, и тот становился чем-то вроде члена семьи. И наконец, почему ассистенты уходили и то и дело приходилось искать новых? Он с ними ссорился? В отдельных случаях, возможно, да, но в подавляющем большинстве они, будучи людьми способными, шли на повышение, то есть становились самостоятельными доцентами и профессорами.

Милева — Элен Савич, зима 1909 года: «А. работает очень много, опубликовал много… с такой славой у него не много времени для жены… Я тоскую по любви, я бы так радовалась, если бы на мою любовь отвечали, я почти верю, что виновата проклятая наука…» Эйнштейн — Бессо, тогда же: «Мое душевное спокойствие утеряно, из-за М., я думаю…»

В 1910 году Эйнштейн (и Пуанкаре) опять в списке на Нобелевскую премию; получил же ее голландец Ван-дер-Ваальс, изучавший жидкости. Эйнштейн читал лекции, публиковал разъяснительные статьи по СТО, пытался конструировать микрофоны, писал коллегам, что весь интерес его жизни — поведение квантов. Лаубу, 16 марта: «Мне удалось найти кое-что интересное о квантах, но пока ничего определенного»; 11 ноября: «Опять я зашел в тупик с решением проблемы квантов»; 28 декабря: «Загадка излучения по-прежнему не поддается решению». В марте Майя вышла замуж за старого приятеля Пауля Винтелера (и по тогдашним законам потеряла разрешение на работу учителем), поселились в Люцерне. Эйнштейн говорил друзьям, что брака не одобряет, как, впрочем, и браков вообще. (12 декабря 1919 года он не без злорадства писал Бессо: «У Майи с Паулем все разладилось. Развод — дело решенное. У Пауля интрижки, и брак разбит в куски. Плохи эти межрасовые браки». А Майя с мужем прожили всю жизнь счастливо…) Сам был в скверном расположении духа и 10 марта писал матери, жившей у родственников в Берлине (до этого, пока с женой было хорошо, он очень долго Полине не писал): «Мое дурное настроение вовсе не из-за тебя, как ты подумала. Жить в постоянном гневе и раздражении невозможно». А 21 апреля он сообщил Полине, что его пригласили работать в Прагу.

Прага входила в состав Австрийской империи. Жили там чехи, а также довольно много немцев и евреев. В 1890-е годы старейший в Европе Пражский университет разделили на немецкий и чешский. Покровительством властей пользовался, естественно, немецкий (его первым ректором был Мах). К 1910 году между профессорами двух университетов не было никаких отношений, коллеги даже не здоровались. Немцы рассказывали анекдоты о чехах, как мы — о чукчах; и те и другие не любили евреев, причем чехи — гораздо больше, ибо евреи были немецкоязычными.

Филипп Франк: «Жизнь немцев была почти полностью отделена от жизни чешского большинства, с отдельными немецкими театрами, концертами, лекциями, балами и тому подобным, неудивительно, что вся эта жизнь зависела от еврейского покровительства. В результате для многих чехов еврей и немец означало примерно одно и то же. В то время, когда Эйнштейн жил в Праге, надвигалась Первая мировая война, и чехи чувствовали, что правительство втягивает их в войну против их интересов, но в интересах ненавидимых ими немцев. Они рассматривали любого немца или еврея как представителя враждебной силы, которая обосновалась в их городе… С другой стороны, в отношениях евреев с немцами уже появились проблемы. В прошлом немецкое меньшинство в Праге дружественно относилось к евреям как союзникам против чехов, но эти отношения были разрушены к тому моменту, когда Эйнштейн оказался в Праге. Хотя радикальные теории, позже приобретшие известность как нацистские, были в то время почти неизвестны в самой Германии, они уже обладали влиянием среди судетских немцев. В результате немцы в Праге оказались в парадоксальной ситуации. Они старались жить в хороших отношениях с евреями, чтобы иметь союзников против чехов, но также хотели выглядеть безукоризненными немцами в глазах судетских немцев, и потому провозглашали враждебность по отношению к евреям. Эта странная ситуация внешне характеризовалась тем, что евреи и их злейшие враги встречались в одних и тех же кафе и общались в одних социальных кругах».