Комендантский патруль - Артур Черный

— Вы пока фамилии не скажете, никто не узнает, кем найден автомат. А чтобы документально закрепить находку, надо ваш рапорт и объяснение хотя бы от двоих, тогда и мы уже сообщим вашему командованию о раскрытом преступлении, и вам будет объявлена благодарность. А иначе мы уезжаем и автомат забираем с собой.

При словах «раскрытое преступление» и «благодарность» неграмотные, собранные по горным да лесным аулам пэпээсники, умеющие только хорошо стрелять и драться, ненадолго задумываются и идут нам навстречу. Самый старший из них, ему около тридцати лет, назначает на написание рапорта помоложе, а еще двоих, лет по двадцать, ведет ко мне подписываться под объяснением. Возможно, сам он ни читать, ни писать не умеет. Да и его товарищи, не слишком далеко ушедшие по дороге грамотности, напряженно, со скорбными лицами пыхтят над никак не поддающимися ручке строками.

Пока тянется вся эпопея со спором и уговорами, я успеваю нарвать полную кепку пыльных, перезревших черешен, что приятно и сладко мнутся на языке.

Мимо нас, прижимая встречный поток к обочинам, проносится серая колонна могучих армейских БТРов. Медные кудри пыли жирным шершавым облаком плывут из-под их колес, распадаются на мелкие огненные клоки и солнечные паутинки.

Ежедневным парадом грустного вечернего построения выходит командовать красивый, статный Рэгс. Нищая, убогая душа, сидящая внутри этого тела, сонно вылезает наружу, медленно командуя:

— Э! Равняйсь! Равняйсь, э!..

Веселое, не в пример постным фразам Рэгса, настроение колышет неровный двигающийся строй. Никто, по обыкновению, не слышит, о какой новой чепухе мелет сегодня казенный язык подполковника, каждый занят итогами своего личного истекшего дня. Еще пытаясь завладеть общим вниманием, Рэгс отчаянно что-то булькает, путается и, наконец, через полчаса беспрерывного монолога несет откровенную чушь:

— …А вот когда люди умирают, надо соблюдать минуту молчания, а не галдеть!

От бескрайнего недоумения отдел мгновенно умолкает. Участковый Киборг кричит из строя:

— А кто умер-то?

Но на это Рэгс ответить не может, потому что в отделе сегодня никто не умирал. Забыв о прежней фразе, он начинает скулить дальше:

— …Надо уважать строевой устав, надо стоять в строю тихо… как на похоронах…

Спрятавшийся за тройной шеренгой рядов наглый Опер кричит в спину Рэгсу на весь плац:

— Долго стоять еще будем?!

Неслыханная наглость унижения для настоящего, самого строевого, самого боевого офицера милиции Рэгса! Еще добрых двадцать минут, раскипяченный, как самовар, он напрасно пытается выведать у оперов имя наглеца. Смех и оживление царят в службе уголовного розыска. Унизительное, неприглядное зрелище упавшего на дно общего презрения командира.

Обиженный, с посеревший лицом, но не сдавшийся нам Рэгс, насупившись, произносит:

— Я и так никогда в вашу работу не вмешиваюсь, а вы работать не хотите…

Потому и не хотим, что никто в нее не вмешивается. Ни помощи, ни поддержки.

В 03.00 дежурный Капитан-Кипеж поднимает по тревоге весь состав СОГ.

Заправляясь на ходу, потягиваясь и зевая, мы нехотя идем. Перламутровые летние звезды торчат на синем покрывале оплавленного по краям неба. Бархатное, густое тепло колышется в кронах будто вздыхающих над нами тополей. У самого крыльца, уперев руки в дно узких карманов, невесело и устало что-то рассказывает молодой чеченец.

Около часа назад он, сотрудник милиции, водитель какого-то республиканского министра, рядом с домом вышел на улицу покурить. Тут перед ним выросли двое в камуфляжах, с оружием и в масках, откуда они появились — он не понял до сих пор. Опешив от неожиданности, произнес только одну, невероятно опасную здесь фразу:

— Да вы что? Я же сотрудник…

Без всякого акцента, без запиночки, на чистейшем русском языке он услышал такой же полный и содержательный ответ:

— Да до хрена вас тут, таких сотрудников! Давай удостоверение и пистолет. Живо!

Душевные колебания чеченца рассеяла пущенная в воздух очередь. Он отдал и пистолет, и милицейские корочки.

Перебирая в памяти все грехи прошлых лет, бесцельно прожитых Капитаном-Кипежем, мы грубо и долго материм его бездумную, слепую исполнительность, отправившую нас искать стреляные гильзы, да по дороге сюда передавшую в прямой эфир точный адрес нашего местонахождения.

Ковыряясь носками сапог в земле, мы нехотя, без пользы для дела слоняемся по кругу. Ищем гильзы.

Уставший первым от такого занятия следователь, командует отбой, и мы возвращаемся в отдел.

Я не успеваю даже добраться до подушки, как Кипеж, проинструктированный с вечера командованием комендатуры, пораньше направляет меня в инженерную разведку.

Почти целый час я сижу в облупившейся от времени и непогоды беседке-курилке комендатуры. Никто здесь и не торопился начинать разведку раньше на час. Уже при мне, уставшем от ожидания, на улицу из своих бараков выходит заспанная рота. Смуглые, полуголые тела под окриком ретивого сержанта в шахматном порядке выстраиваются на плацу на утреннюю зарядку.

Смотря на машущие руками, прыгающие, кривляющиеся на бетонке худые фигуры солдат-срочников, я невольно вспоминаю, как шесть лет назад, в страхе опоздать на эту проклятую зарядку, сам летел в 06.00 по лестницам пятиэтажных казарм города Омска.

Наша редкая, изгибающаяся колонна техники втягивается на неровное полотно влажной дороги. Свесив с брони ноги в черных шнурованных ботинках, я плавно качаюсь над тусклым блеском походных касок, лениво поворачиваю по сторонам голову. Красные тона раннего южного восхода еще оттеняют белые стены домов, перегоревшее легкое железо их крыш. По мере приближения к ним, на глазах будто подбираются и сохнут эти грозные, возвышающиеся над землей многоэтажки. Каждый из этих домов — неприступная, много раз переходящая из рук в руки крепость. Каждая из их комнат, каждый закуток и угол, вдоль и поперек расчерчен осколками, пулями и кровью. Сколько людских жизней забрал тот, сползший в придорожную канаву неказистый, распухший от дождей дом?..

Возвращаться в отдел, чтобы попасть на построение и окончательно испортить себе всю радостную перспективу наступающего дня, я не намерен. От комендатуры иду пешком на 26-й блок ловить мух и околачивать груши. А еще, самое главное, завтракать.

В отряде ждут послеобеденного приезда из далекого Красноярска своего командира. Во дворе метется асфальт, в комнатах растаскивают по своими кроватям да лежанкам беспечно сваленное военное барахло.

Далекий от всего этого, давно не живущий в мире чужих забот, я полностью предаюсь собственным заботам. В полухолодной, только запущенной бане, я стираю хозяйственным мылом заношенное сукно камуфляжа, полоскаюсь в мутноватой привозной воде. Оставшись в одних трусах, до самого приезда командира сплю на замполитовской кровати, который, напрыгавшись утром в местном спортзале с трофейным, выменянным и просто конфискованным инвентарем, азартно бросает под уличным навесом пластмассовые кости нард.