Орёл умирает на лету - Анвер Гадеевич Бикчентаев

Матросова вызвали прямо с уроков. Петр Филиппович ждал его в учительской. Когда Саша вошел туда, Петр Филиппович, обращаясь к Ольге Васильевне, говорил:

— Понимаю, уход за девушками не входит в ваши непосредственные обязанности. Однако общий контроль за корпусом, — прошу иметь это в виду, — за вами.

Увидев Матросова, начальник обратился к нему:

— Я назначаю вас помощником воспитателя в новом корпусе.

Саша не скрыл своего удивления, но сказал:

— Я справлюсь, постараюсь справиться.

— Ну, тогда ступайте к Сулейманову.

«Что же я там буду делать среди сорока невест?» — думал Саша, закрывая за собой дверь.

В третьем корпусе суетились до последней минуты. Внизу устроили столовую, два кабинета для врачей, дежурную комнату. Весь верхний этаж отдали под лазарет. Стены протерли мокрыми тряпками, полы вымыли — все блестело. Приехали врачи, сестры из госпиталя. Ольга Васильевна придирчиво осмотрела весь корпус, осталась довольна, только потребовала переместить кухню в боковую комнату.

Саша с помощью пяти колонистов затопил все печи, вскипятил воду. То и дело его вызывал врач, седой старикашка в роговых очках, и ворчливым голосом отдавал приказания.

— Где же начальник? — возмущался он.

Сулейманова срочно вызвали в эвакоуправление, и Саша бегал сломя голову, торопясь сам выполнить все распоряжения сердитого доктора.

Наконец по телефону сообщили, что со станции отправлена первая машина с эвакуированными.

Встречать больных вышли все. Осветив корпус фарами, подошел синий автобус со знаком Красного Креста. Из кабины вышел санитар в белом халате, открыл заднюю дверцу автобуса и подозвал близстоящего Матросова:

— Что растерялся? Помогай!

Саша подбежал. Санитар вынул два одеяла, носилки, крикнул в машину:

— Выходите!

Первой вышла высокая девушка в белом берете и черном летнем пальто. Она не легла на носилки, легонько оттолкнула санитара и сказала слабым голосом:

— Выгружайте в первую очередь Зину. Всю дорогу я ей помогала, как могла, — и пошла пошатываясь.

Санитар снова крикнул Матросову:

— Не видишь, что помочь надо. Упадет!

Девушка, качаясь, подходила к крыльцу, санитарки суетились у машины, и никто не заметил, как девушка опустилась на колени.

Саша обнял ее за плечи, чуть приподнял и повел в палату.

Через минуту туда внесли носилки, на которых лежала белокурая худая девушка. Она открыла глаза и тихо застонала. Матросов услышал:

— Лида, где ты?

— Зинушка, я здесь, — потянулась та.

— Я боюсь, Лида. Мне кажется, я в поезде так не трусила, как сейчас. Даже бомбежка была не такая страшная.

— Не говори чепухи, Зина. Тут почти мы дома. Теперь, Зина, все страхи позади.

— Я так любила купаться на нашей Неве. Знаешь, бывало, все трусили, даже дяденьки, а мы, девчонки, лезем в воду. Мы просто не боялись холодной воды.

Саша искоса бросил взгляд на Лиду и своим глазам не поверил. Девчонка плакала.

Мальчишка ведь никогда не знает, как поступить в такое время. Саша засуетился. Наверное, от растерянности или от желания ей как-то помочь набросил на ее плечи байковое одеяло. Ничего другого ему не удалось придумать.

Доктора никогда не бывают сентиментальными, потому что они вечно заняты. Увидев столпившихся людей на самом проходе, старикашка строго прикрикнул:

— Чего столпились? Марш по местам. А ты, юноша, разве не слышал, что прибыл очередной транспорт?

Так начался прием ленинградок.

Колонисты уже давно спали. Луна медленно совершала свой путь, легкие облака закрыли туманом россыпь звезд. Резкий ветер, завывающий за окнами, заглушал слабые стоны больных.

Четыре машины одна за другой остановились у подъезда.

Санитарки мыли девушек, одевали, измеряли температуру. На кухне готовили легкий завтрак.

К рассвету устроили всех.

Саша лежал в маленькой комнате на первом этаже. Но уснуть он не мог. Перед глазами проходил весь сегодняшний день. Он вспомнил, как она, пересиливая слабость, шла к крыльцу, отказавшись от носилок ради подруги, вспомнил широко открытые серые глаза, со страхом следящие за Зиной, вздрагивающие плечи.

Новая должность была тяжелой.

На второй день Зина умерла. Саша не зашел в тот день в палату Лиды, хоть несколько раз и останавливался в нерешительности у дверей.

Круглые сутки Саша заботился о дровах, кипятке, завтраке или ужине. Рано утром на третий день Саша зашел к Лиде. Она, услышав скрип двери, повернула голову и попросила:

— Подойди ко мне!

Саша обрадовался, что Лида вспомнила его. Девушка, окинув его внимательным взглядом, упрекнула:

— Почему не заходил вчера?

— Был занят...

— Неправда. Ты три раза останавливался у двери. Я слышала твои шаги.

Саша замялся и стал очень внимательно глядеть в окно.

Лида спросила:

— Положи под спину подушку, я устала. Понимаешь, я больше месяца так.

Саша неуклюже исполнил ее просьбу. Потом она сказала:

— Мне не нравится твой чуб. Я не хочу, чтобы ты походил на хулигана.

Саша покраснел и помрачнел. Он не на шутку возмутился: кто она такая, чтобы ему указывать? Лида остановила его, когда он уже взялся за ручку двери:

— Такого суматошного видеть не приходилось. Если бы я знала, что ты вот такой, ни за что бы не позволила ввести себя в палату. Лучше бы на земле валялась, честное слово, чем ждать от тебя помощи. Ну-ка, подойди сюда...

— Не подойду.

— Ну вот что, поправь мне одеяло...

Саша все еще не двигался с места. Он не знал еще, как продолжать разговор с девчонками.

К ночи поднялся буран. Снег запорошил окна, снова плотно засыпал дорожки. Теперь ему раздолье! Ведь усталым колонистам не до него. Буран может резвиться до самого подъема.

Только Саше не до сна. Он идет по территории, по колено утопая в снегу. Перед утром снова придется затопить печку, надо запастись дровами. У ветра нет таких забот, и вообще никаких дел. Он заигрывал с Сашей, гнул ветви старого дуба. Хлопал калиткой, визжал под дверью.

А в ушах мальчишки все еще звучал ее удивленный голос: «Такого суматошного видеть не приходилось. Если бы знала, что ты вот такой, ни за что бы не позволила ввести себя в палату...»

«29 октября 1941 года.

Все произошло в тот день, когда скончалась Зина.

Первым сунул в мои руки листочек бумаги Косой, трудный парень. Угрюмый человечек.

— Что это?

— На фронт прошусь.

— Откровенно скажу, не ожидал от тебя...

— Как не ожидал? — посерел даже он в лице. — Почему? Я хуже