Дело о пропавшем талисмане - Катерина Врублевская

— Пойду навещу ее, — я встала и вышла из гостиной. Никто не сказал мне ни слова.

Поднимаясь по лестнице западного крыла дома на второй этаж, я услышала за собой частые шаги. Мне стало не по себе.

— Подождите, Аполлинария Лазаревна, я хочу вам кое-что сказать, — ко мне спешил Карпухин, перепрыгивая через две ступеньки.

— Что случилось, Иннокентий Мефодьевич? — удивилась я. — К чему такая срочность?

— Не ходите, прошу вас, к Ольге. В вашем визите нет никакой надобности. Она не готова вас принять.

— Но почему вы меня останавливаете? Кто вы ей и кто вам дал право говорить за нее? Уж не случилось ли с ней чего-либо плохого?

Он укоризненно посмотрел на меня и покачал головой:

— Убедитесь сами, я провожу вас, ведь вам неизвестно, где сейчас находится ее комната.

Карпухин подвел меня к одной из дверей и тихонько приоткрыл.

Ольга спала в глубине алькова. Ее пепельного цвета волосы разметались по подушке, на столике около кровати стояла склянка с остатками жидкости и пустой стакан. Осторожно подойдя к постели, чтобы не разбудить спящую, я взяла склянку в руки, открыла притертую крышку и понюхала. Запах был резким, напоминающим камфару. Я поморщилась:

— Что это?

— Отвар синюхи. Там еще пустырник и валериана, я точно не знаю состав. Ольга постоянно принимает эти капли — она плохо спит, а сейчас, после пережитого, ей, как никому, надо придти в себя и примириться с действительностью. Потерять одновременно и отца, и сердечного друга — тяжесть невыносимая для любого человека, намного более крепкого, чем бедная девушка.

Он взял меня под руку.

— Пойдемте отсюда. Если вам неприятно сидеть вместе со всеми в гостиной, вот здесь, рядом, библиотека. Хотите взглянуть?

— А что, у Мамонова с Ольгой были отношения? — спросила я, выходя из комнаты.

Карпухин замялся:

— Как вам сказать… может это нехорошо по отношению к покойному, но Алексей был совсем не ангелом. Обаятельным, веселым, прекрасным рассказчиком веселых историй, но себе на уме и большой любитель пожить за счет других. Он использовал доброе сердце Сергея Васильевича, втерся к нему в доверие, и тот предложил остаться у него в доме, сколько Мамонов пожелает. Ну, и пустил козла в огород.

Московскому студенту только этого и надо было! Учился он плохо и более пропадал на анархистских сходках, чем на лекциях. И когда у него начались неприятности с полицией, тут Иловайский вовремя и подвернулся — они познакомились в веселом трактире у Бубнова, где Сергей Васильевич, охочий до развлечений, проводил все свое свободное время. Иловайский пригласил Мамонова к столу, накормил студента и, выслушав его беды, предложил погостить у него в доме. Тому только этого и надо было.

Мы с Мамоновым были свидетелями поспешной женитьбы Сергея Васильевича. Ему словно глаза отвели: он безумно влюбился в Марину Викторовну, а та все делала для того, чтобы утвердиться в доме.

Между ней и Мамоновым началась незримая борьба. Иловайский был человеком большого сердца, радушный, гостеприимный, любил шумное общество и молодежь, а Марина оказалась, несмотря на свое актерское прошлое, типичной институткой с вбитыми понятиями о том, что пристойно, а что нет и что скажут соседи.

Соседям было все равно: они не навещали нас, чем премного огорчали новоявленную госпожу Иловайскую.

Мамонов понравился Ольге. Несмотря на все мои предостережения, она полюбила его со всей страстью — человека, недостойного даже подавать ей пальто.

Две женщины, примерно одного возраста, носящие одну и ту же фамилию, относились друг к другу резко неприязненно. И Марина, поняв, что Мамонов нравится Ольге, стала перетягивать его на свою сторону, откровенно кокетничать с ним, только чтобы он не обращал на девушку внимания. Ольга страдала, замыкалась в себе, часто прибегала вот к этому лекарству, чтобы заснуть, и, в конце концов, не выдержав душевных мук, сама предложила себя Мамонову.

Да, дорогая Аполлинария Лазаревна, не смотрите на меня так осуждающе. Я Ольгу не виню, ведь мы не в средневековье живем, а на пороге двадцатого столетия.

— Скажите, Иннокентий Мефодьевич, кто еще, кроме вас, знал о связи Ольги Иловайской с Мамоновым.

— Понятия не имею. Да и сам я узнал совершенно случайно, зайдя в туалетную комнату и обнаружив там рыдающую Ольгу. Она бросилась мне на грудь, и мне большого труда стоило ее успокоить. Тогда-то она и рассказала мне об их связи и об эфемерности ее надежд на устройство личной жизни с Мамоновым. Она любила этого низкого распутника и пройдоху!

— Скажите, а кем вы приходитесь Иловайскому?

— Я сын его сводной сестры, Евлампии Степановны. Родители мои почили в бозе, а меня пригрел дядюшка. Мы никогда не были особенно близки, даже с Ольгой я познакомился совсем недавно, после покупки Сергеем Васильевичем этого особняка.

— А чем вы занимаетесь, Иннокентий Мефодьевич? — продолжала я расспросы.

— Служу по государственному ведомству. Обычным чиновником, коллежским секретарем, но вам это должно быть не интересно. Пойдемте, продолжим нашу беседу в библиотеке.

Мы вошли в большую комнату с узкими стрельчатыми окнами, через которые лился голубоватый сумрак. Вдоль стен стояли тяжелые шкафы, заполненные фолиантами. Я увидела сочинения Карамзина, Руссо, «Энциклопедию» Дидро и Д'Аламбера издания 1768 года. В центре комнаты на массивном столе лежали разбросанные тетради и перья, словно хозяин только что работал, а потом вдруг встал и вышел ненадолго из комнаты. Рядом со столом расположились два кресла в стиле «русский ампир» с подлокотниками, выполненными в виде оскаленных грифонов. В углу стояла высокая резная тумба с мраморным бюстом Вольтера.

На банкетке около двери я заметила посылку, перевязанную крепким шпагатом и запечатанную сургучом с выдавленным на нем британским львом. Толстая желтая бумага была уже надорвана и виднелось содержимое — новенькие книги. На корешках надписи «The Picture of Dorian Grey» by Oscar Wilde,[23]«The Light That Failed» by Rudyard Kipling[24]и еще что-то, я не разобрала. Авторы были мне неизвестны, тем более, что по-английски я читала не столь свободно, как на языке Бальзака и Гюго. Судя по посылке, Сергей Васильевич следил за новинками и выписывал книги издалека.

— Как здесь замечательно! — воскликнула я, когда осмотрелась вокруг. — Я бы не уходила отсюда никуда: сидела бы вот в этом уютном кресле и читала, читала.

— Кто вам мешает, милая Аполлинария Лазаревна? — хохотнул Карпухин. — Сидите здесь и наслаждайтесь книгами. Скоро нам подадут обед, а потом будет нечто интересное — спиритический сеанс. Он должен был состояться вчера ночью, двадцать девятого февраля, но вы видите, как горько получилось.