Маска короля - Екатерина Лесина

– Как она могла? Вот ты, скажи, как она могла?! Мы ведь так ее любили! И я, и Анечка! Мы души в ней не чаяли! Ане почти сорок было, когда Юлька родилась. Я их обеих на руках носил! За что?

– Она была хорошей дочерью?

– Самой лучшей! Мы надышаться на нее не могли! А тут! Такое… – Егор Вениаминович приложил ладонь к груди и замолчал, прислушиваясь, как там сердце – работает ли, живо ли еще…

– Могу я с ней поговорить?

– Нет. Когда детективщик этот нам про сатанистов рассказал и Анечка в больницу слегла, я не удержался. Каюсь, накричал на Юльку, дома ее запер и пригрозил, что с дружками ее милиция разбираться будет. Вот она и сбежала. И этот, Лев ее… Я к нему домой ходил, так мать сказала, будто он уже год на глаза ей не показывался. Она – женщина верующая, как поняла, с кем сынок связался, сама его выгнала. Теперь тоже, небось, жалеет. Ох, сведут они нас в могилу…

– Вы это о ком?

– О детях, о ком же еще! Ты вон тоже, наверное, мать до инфаркта довел. А если еще не довел, так скоро доведешь, при такой-то жизни…

Локи дернулся, отец Юли, сам того не зная, попал в самое больное место. А ну как Егор Вениаминович прав? Что, если Локи сегодня позвонит домой, а ему ответят, что мать умерла? Когда-нибудь ему непременно так ответят, это лишь вопрос времени, и тогда всю оставшуюся жизнь он будет чувствовать себя виноватым…

– Ты мне поможешь? – В блеклых глазах появилась надежда. – Мне знающий человек сказал, будто ты – самый лучший специалист по этим делам. Правда, что ли?

– Не мне судить.

– А кому ж еще, будешь считать себя лучшим, и все будут.

– Мне это не нужно.

– Не нужно ему… А что тебе тогда нужно? Денег? Вытащишь Юльку, сделаешь так, чтобы она снова человеком стала, дам тебе столько денег, сколько сам попросишь. Если тебе слава нужна, то у меня газета своя, и на телевидении связи немалые… Что еще? Сам придумай, только дочку мою верни… – Егор Вениаминович вцепился обеими руками в свитер Локи. Свитер растянулся и угрожающе затрещал, в толстых пальцах, похожих на благообразные гладкие немецкие сардельки, таилась немалая сила.

– Деньги можете оставить себе.

Егор Вениаминович, странно всхлипнув, разжал пальцы.

– Я сделаю так, что ваша дочь вернется домой, но не ждите, что она сразу откажется от своих идей. Отправьте ее куда-нибудь, на месяц, на два. Например, на курорт. Когда она уедет, только после этого можете заявить вмилицию и разогнать этих «избранных». И все станет, как раньше. – Локи всегда говорил клиентам, что все станет, как раньше. Врал. Не станет: душе тяжело очиститься, очень тяжело. Каждая секта оставляет невидимое клеймо, которое горит, ноет, тянет назад, нашептывает слабым голоском, что нужно вернуться, что настоящая жизнь была именно там, в секте, среди тех, кто понимал тебя, верил, как и ты, страдал, как и ты. Те, кто побывал в секте, сродни наркоманам, но люди должны верить, что все будет хорошо, так, как раньше, иначе они перестанут бороться.

– Что взамен?

– Взамен я хочу дело Никишина.

– Кого?! – Егор Вениаминович отпрянул, словно бес, увидевший святое распятие.

– Николая Никишина. Он был осужден более двадцати лет тому назад за убийство. Дело должно храниться в архиве Алиевской прокуратуры.

– Зачем тебе дело Никишина?

– Какая вам разница?

– Ты его родственник? – Егор Вениаминович рассмеялся, захохотал, как сумасшедший, хватая ртом пропахший лекарствами воздух. – Конечно, ты его родственник! Как же я сразу не догадался – вы похожи! Столько лет прошло, а я помню… Я хорошо помню Николая. Блаженный. И ты такой же. Наверное, так и надо… Высшая справедливость… Хорошо, я достану тебе дело Никишина. Догадываюсь, чего мне это будет стоить… Но достану. Только ты поклянись, что поможешь Юле!

– Я ей помогу. – Локи насторожился, визит сюда оказался гораздо более интересным, чем он предполагал. Молодец, Гера!

– А теперь слушай. – Егор Вениаминович перешел на шепот, словно опасаясь, что их могут подслушать. – То, что знаю, расскажу сейчас, в качестве аванса. За тебя поручались люди… Важные люди. Но я все равно навел справки. Я должен был знать, к кому обращаюсь. О тебе говорят много разного. Не буду врать, что только хорошее, но… Ты честен, если берешь аванс, никогда не отступаешь, буду честен и я. То, о чем ты меня попросил… Предполагаю, что стоит мне затребовать из архива то дело, как… В общем, либо дело исчезнет, либо я, что куда более вероятно. Я не боюсь, устал боятся за эти двадцать лет. Бояться и самого себя презирать. Когда я узнал, в кого превратилась моя дочь, я понял – это расплата за мои грехи. Но понять – не значит смириться. Так я нашел тебя… Ловец душ… Дурацкое прозвище… Ты прости, что я так сумбурно все излагаю. Тяжко мне – и рассказывать, и вспоминать. А ты и в самом деле можешь Юленьку вернуть?

– Могу. Я верну вашу дочь.

– Хорошо. Принеси мне воды, пожалуйста, что-то сердце пошаливать стало, – пожаловался Егор Вениаминович. – Вот так лучше, – по комнате разлился неприятный запах, старик поморщился и выпил растворенное в воде лекарство одним махом, как рюмку водки.

– Коньячку, оно, конечно, лучше было бы, да врач запретил. Много он знает, врач! Оно не оттого болит, что старый я, а оттого, что сволочь. Я – старая больная сволочь. Никишин… Николай Никишин… До самой смерти его не забуду. Кем я тогда был? Врачом. Обыкновенным врачом. Психиатром! – Он грозно потряс толстым пальцем. – Вот ты скажи мне, какой из меня психиатр, если я с собственной дочерью сладить не смог? Вот то-то же! Но работал в специализированной клинике. Думаю, объяснять не надо, кого и от чего я там лечил?

– Не надо. – Локи испытал почти непреодолимое желание и себе налить этого коричневого лекарства с дурным запахом: сердце словно съежилось, заболело.

– Не надо, – передразнил старик. – Думаешь, вру? Никишин ведь не в Алиеве лежал. Здесь таких заведений нету, зато есть в Гольцеве. А это ведь совсем рядом, какие-то пятьдесят километров. Единственное подобное заведение на всю округу. И я там работал, когда туда привезли Никишина. Маньяк. Психопат. Зверски убил четырех девочек. Невменяем. Диагноз у него стоял самый распространенный – шизофрения.

Егор Вениаминович грустно улыбнулся.

– В то время я еще не достиг особых высот. Так, зав. отделением. Однокомнатная квартира, где жили я, Анечка и теща моя, Анина мать, о машине лишь мечтал, об улучшении жилищных условий, впрочем, тоже. И вообще, мне казалось, что в жизни больше ничего не переменится. Тебе уже сорок, верхнего предела ты достиг, остается смириться и доживать отпущенный срок. Это я к тому, чтобы ты понял. Меня понял. Единственная радость – работа. Я ведь тогда хорошим специалистом был. Хорошим, да что толку, когда от теоретических знаний голова пухнет, а на практике – полный ноль, ну, или почти ноль. Какое раньше лечение было: аминазин и шокотерапия, лечили тело, мозг, а мне хотелось добраться до души. Когда появился Никишин, я не мог пройти мимо такого случая. Почти все пациенты с подобным диагнозом, точнее, преступники подобного рода попадали в Москву, а Никишин – к нам, не сломленный, не обколотый, вполне соображающий. Это было сродни чуду.