Новые записки санитара морга - Артемий Ульянов

Теперь же агента кормят ноги, ведь в мире рыночной конкуренции иначе не бывает. Эти сдержанно одетые мужчины и женщины берут на себя все те заботы, что должны обрушиться на семью, когда ее навсегда покидает родной человек. Не надо хлопотать о месте на кладбище, о гробе и венках, автобусах, поминках.

С одной стороны — так и должно быть. К чему в такой момент еще какие-то хлопоты, казалось бы. Сложно не согласиться, но если присмотреться. То получается, что институт ритуальных агентов, такой нужный и важный, крадет у скорбящих древнюю, как мир, сакральную обязанность — проводить ушедшего. Похоронные хлопоты, такие очищающие и часто спасительные, теперь в руках постороннего человека, никогда не видевшего покойника живым. Для него это просто еще один заказ. Он качественно организует взаимодействие цепочки профессионалов, которые отодвинут семью от похорон, заслонив своими спинами. Обмывают и одевают санитары, гроб несут грузчики, поминальный стол часто готовят повара. Мне кажется, покойник недоуменно взирает сверху на всех этих незнакомых людей, что готовят его к последнему пути, силясь узнать в них своих детей. Детей, в которых было вложено столько сил и любви.

Но их нет рядом с ним. Они появятся в самый последний момент, буквально за пару часов до того, как комья земли забарабанят по крышке. А ведь раньше в деревнях, до того, как их подмял прогресс, близкие оставались с покойным все три дня до похорон, сменяя друг друга для чтения Писания. Сейчас достаточно лишь сделать пару звонков агенту, чтобы убедиться, что все в порядке. Что живые никуда не опоздают, не оконфузятся и четко по графику прибудут во все промежуточные пункты похоронного дня.

Поначалу, в первые дни санитарской работы, я иногда путал агента с родственником и принимался участливо задавать совсем не те вопросы. Но вскоре я стал безошибочно определять их, даже с большого расстояния, хотя на первый взгляд никаких особенных признаков, выделяющих агента, нет. Пожалуй, лишь собранные, внимательные глаза профессионала и уверенное выражение лица.

Впрочем, уверенное выражение на лицах ритуальных агентов, бывает, сменяется напряженной нервозностью. Ивто утро, в 8.25, я мог это отчетливо наблюдать на примере одного из них, Сереги. Появившись во дворе морга первым, он уже минут двадцать нетерпеливо посматривал на ворота, все чаще и громче приговаривая «да что ж за такое». Как я заметил, Сереге в последнее время не везло. Мы с ребятами прозвали его «Торопыжкиным», ведь он всегда приезжал раньше времени и терпеливо слонялся у дверей. И как назло! То катафалк попадет в пробку, то порвется в дороге обивка на гробе, то в цеху забудут положить в ящик пакет с подушкой и покрывалом. И все не по его вине, но выкручиваться перед родственниками приходилось ему, агенту.

— Что, опять автобуса нет? — спросил я его, без удовольствия прихлебывая слитком крепкий кофе.

— Да не, вон он стоит, — отмахнулся Серега. — Все в полном порядке, да вот. Только родни-то нет! А у них отпевание начинается через. — вскинул он руку с часами, — .через три минуты. И где они ходят, а?

— Они помнят про отпевание, ты уверен?

— Так сколько можно повторять-то? Звоню им — трубку не берут. Что за люди.

— В последнее время что-то частенько такое происходит. Народ на похороны опаздывает. Второй случай за неделю, — заметил я.

Дверь служебного входа приоткрылась, показав в проеме мясистую лысую голову водителя катафалка.

— Серег, ну что, где они, а? — озабоченно поинтересовался он. — Нам еще по пробкам в Николку тащиться, — вздохнул водила, когда Торопыжкин развел руками. Со стороны эти двое были похожи на самых заботливых и ответственных родственников гражданки Шарыгиной. Да и других, настоящих, в наличии не было.

Не появились они и спустя пятнадцать минут, безнадежно пропустив свое место в очереди утренних выдач. Серегино беспокойство сменилось раздражительностью, от которой было недалеко до злобы. Но он держал себя в руках, сердито бубня что-то себе под нос. Рядом с катафалком прогуливался водитель, куря и той дело поглядывая на ворота морга.

В итоге семейство Шарыгиных опоздали на похороны горячо любимой бабушки на час с лишним, доведя своего агента до белого каления. Когда Серега наконец-то увидел их, неспешно подходящих к отделению, то нашел в себе силы сдержанно поздороваться с клиентами и даже попытался изобразить какое-то подобие улыбки.

— Отпевание вы пропустили. Надо быстро забирать и скорее в крематорий,

— холодно уведомил он их.

— Да, извините, — потупились Шарыгины.

— Пробки, да? — из вежливости поинтересовался агент.

— Будильник не прозвонил, и мы проспали, — бодро отрапортовал мальчуган лет восьми, держа за руку мать, окрученную большой черной шалью.

— Проспали? — удивленно протянул Серега, глядя на парня.

— Ага, — довольно кивнул тот, важно поправляя очки.

— Понятно, — ответил агент, подмигнув ребенку.

— Мама, а когда бабушку принесут? — пытался выяснить тот, потягивая маму за рукав пальто.

— Тихо, Семен, — осадила она его и продолжила обсуждать что-то с Серегой. Ребенок обиженно отвернулся и принялся разглядывать стену, чуть шевеля губами.

«Зачем он здесь? — подумал я, на ходу взглянув на маленького очкарика. — Неужели совсем не с кем оставить?»

Впрочем, дети на территории морга появлялись регулярно, словно цветы жизни на могилах старшего поколения.

Чаще всего они, притихшие и глазастые, держались рядом с родителями, захваченные общим подавленным состоянием, и в основном молчали. Но были среди них и такие, кто ускользал из поля зрения старших, и принимались исследовать окружающее.

Двое запомнились мне особо, и каждый по-разному.

Девочка лет пяти-шести, в ярком болоньевом комбинезоне и в кроссовках с огонечками, не на шутку напугала меня. А дело было так. Закончив одно из ранних вскрытий, я на минуту вышел из секционного зала. Собирался только дойти до зоны выдач, чтобы спросить у Бумажкина что-то по работе. А потому был в полной боевой амуниции — в бледно-рыжем переднике, залитом свежими потеками крови, и в таких же грязных перчатках.

Появившись так в коридоре, на мгновение обмер, не веря своим глазам. Прямо на меня двигалось цветастое белокурое создание ангельского вида. Шла так уверенно, будто направлялась прямиком в секционную, словно врач из клиники, пришедший на вскрытие. И улыбалась, на ходу кокетливо поглядывая на меня. Признаться, я растерялся, пытаясь сообразить, чей это ребенок. Поняв, что до открытой двери секции всего пара-тройка метров, я кинулся к ней.

— Так, кроха, ну-ка стой! — строго сказал я. И чуть было не положил на нее руку, но вовремя сообразил, что стою перед дитем в окровавленных перчатках. А если учесть передник и несколько кровяных пятен на руках, чуть ниже локтя, то получалось, что я был весь в крови. Но отступать было некуда. Ведь если она заглянет в «мясной цех» — последствия будут непредсказуемыми. Может, глянет и дальше побежит, так ничего и не поняв. А может — шок с потерей речи. Решительно преградив ей путь, я быстро сорвал перчатки, освободив относительно чистые руки, покрытые белыми разводами талька.