Реверс жизни, или Исповедь миллиардера - Александр Кучаев

Вот в этом забытом Богом углу я и хотел отсидеться, успокаивая себя мыслями, что здесь-то уж точно никто из бандитов меня не найдёт.

Денег у меня было немного, но на съём комнаты, недорогие продукты питания и мелкие текущие расходы хватало. Одна была беда: последствия тяжёлых побоев, нанесённых подручными Клеща, не исчезали. Наоборот, они всё явственней напоминали о себе.

Не буду подробно описывать своё самочувствие, скажу только, что давали знать о себе и травмированная печень, и сильнейшие головные боли, лишавшие сна. Заметно ухудшилось зрение. Меня всё больше одолевала слабость, а в левую ушибленную голень стреляла такая боль, что я чуть не валился наземь. Неудобно признаваться, но во рту всё явственней чувствовался привкус мочи, и по телу пошли отёки – явные признаки того, что начали отказывать отбитые почки.

И это далеко не полный перечень болезненных проявлений. Лекарства, выписываемые местными врачами, не помогали, и я всё чаще стал задумываться о своём невыполненном предназначении в этой жизни и, по всей вероятности, скором переселении в мир иной. И о встрече с уже ушедшими предками.

Кроме того, будучи в терапевтическом кабинете я расслышал разговор медсестёр, что дни мои сочтены, и земной мир со всем его народонаселением и проблемами сразу начал от меня отдаляться.

Мне было так плохо, что не держали ноги, и я вынужден был ходить с палочкой. Как ходят глубокие старики. Или немощные инвалиды. Собственно, таковым я уже и являлся.

Единственным моим утешением, пожалуй, была гитара, оставшаяся у тёти Оли, хозяйки квартиры, с её юных лет; покарябанные гриф и корпус, пожелтевшие от времени ручки колков наводили на соответствующие размышления.

С позволения хозяйки я брал сей во всех смыслах старинный музыкальный инструмент и, перебирая струны и негромко напевая, поверял ему своё душевное настроение, с некоторых пор всё менее радостное.

Видя, что я таю на глазах, тётя Оля как-то не выдержала и, жалостливо глядя на меня, сказала:

– Тебе к Гайнутдину надо.

– К какому ещё Гайнутдину? – спросил я, не думая в тот момент, что она говорит о том самом врачевателе, связанном с космическими силами, о котором я уже слышал ранее.

– К такому… Есть один человек. Татарин. Живёт на той стороне Ольмы, за мостом, километрах в трёх вправо от него, возле самых Ольминских гор. Лечит особым чаем и солнечной энергией.

– Да ладно вам, тётя Оля, какой чай, о чём вы говорите! Тут современная медицина ничего сделать не может. Меня вчера только врачи обследовали, целый консилиум устроили, и то…

– Ты не маши рукой. Медицина не помогает, а Гайнутдин… Он многих поставил на ноги. К нему даже из-за границы лечиться приезжали.

– Что же в самом городе о нём ничего не известно?

– Кто тебе сказал, что не известно?! Кому надо, те о Гайнутдине наслышаны. Кого как следует прижучит. А так, конечно, люди просто живут себе и живут. Ну и давно сказано – нет пророков в своём отечестве.

Несмотря на её уговоры, я оставался при скептическом мнении об успешности какого-либо лечения, фактически смирившись со своей незавидной участью. Мысли об ином измерении, реинкарнации, параллельных и тонких мирах уже не покидали меня, и я всё больше зацикливался на прекращении физического существования.

Между тем мне становилось всё хуже. Одни только уже упомянутые головные боли, отнимавшие последние силы и сводившие меня с ума, чего стоили! Я ещё не помирал, но и жизнью то состояние, в котором находился, назвать уже было невозможно. Это походило на подобие какой-то предагонии, растянутой во времени.

Промучившись ещё несколько дней, я всё же поехал к этому самому Гайнутдину. С призрачной надеждой на пусть незначительные, но изменения в моём теперешнем состоянии, хотя бы на избавление от нестерпимых страданий.

Узкая грунтовая дорога привела к заимке, на переднем плане которой возвышался дом, довольно-таки большой по деревенским меркам.

Двускатная крыша, три фасадных окна, смотревших на северную сторону, и столько же – боковых: одно на восток, в сторону двора, и два на запад, на прилегавшую опушку леса и подножие Ольминских гор. Ещё одно окно было на юг, где вздымались сами горы, поросшие лесом.

В доме пять комнат плюс застеклённая веранда. Перед входной дверью красовалось широкое крыльцо с перилами и резными балясинами. Из удобств – водяное батарейное отопление с кочегаркой возле кухни, ванна, душ, раковина с краном, водопровод с принудительной механической подачей воды из колодца, автономная канализация.

Словом, Гайнутдин построился основательно, с расчётом на долгую благополучную жизнь.

За домом и комплексом дворовых сооружений – полуторагектарный приусадебный участок с простейшей изгородью из продольных жердей.

В дальнем конце заимки – большой глубокий родник с омутком; из последнего вытекал чистый прозрачный ручей. Русло ручья пролегало вдоль всего земельного массива и затем, минуя с задней стороны хозяйственные постройки, спускалось по пологому склону к самой Ольме.

В народе родник именовали Сереньким источником. Скорее всего, он был назван так из-за серого цвета почвы, по которой пролегало ложе ручья.

Земля эта была выделена Гайнутдину лесничеством, в котором он проработал лесником чуть ли не всю сознательную жизнь, в дар за успешный плодотворный труд по охране леса и уходу за ним и по защите животных от браконьеров разных мастей.

Меня встретил старик лет шестидесяти, коротко, чуть ли не наголо остриженный и чисто выбритый, с живым взглядом внимательных, умных, добрых глаз, среднего роста, довольно крепкий для своего возраста.

Это и был сам Гайнутдин. Рядом стояла его жена. Она смотрелась лет на десять моложе – высокая, красивая, статная и благополучная. Я как-то сразу почувствовал, что она была надёжным, прочным тылом своему мужу.

Хозяин заимки взял меня за обе руки, заглянул в глаза и так и замер, словно проникаясь чем-то, доступным только ему одному. Я почти сразу почувствовал нечто вроде благодатного тепла, проникавшего через его ладони в мой организм.

– Тебе надо остаться и пожить у нас, – сказал Гайнутдин немного погодя. – Необходимо безотлагательное, стационарное, как говорят врачи, лечение. Если бы ты промешкал хотя бы до завтра, было бы поздно.

– Нет, пожалуй, со стационаром ничего не выйдет, – ответил я, мысленно оценивая свой кошелёк, пустотелый на тот момент. Со слов тёти Оли я знал, что татарин не назначает цену за лечение, а берёт, кто сколько заплатит. Самых же бедных вообще пользует бесплатно. Но мне претила даже мысль о такой крайности. – У меня не хватит денег, чтобы оплатить и курс лечения, и проживание в вашем доме.

– Об этом не беспокойся, – сказал хозяин заимки. – Потом заплатишь. Когда разбогатеешь. И не заплатишь – тоже не беда. Значит, платой будет одно лишь твоё выздоровление. Это уже немало, а правильнее сказать – самое главное.