Болотный цветок - Вера Крыжановская

— Я постараюсь, конечно. Но из чего вы заключили, что граф стал нетерпелив и жаждет обладать своей женой? — насмешливо спросил ксендз.

— По той злости, скажу, почти ненависти, с которой он относится ко мне. И всем этим я обязана проклятой москальке. Но погоди, змея! Если ты не будешь поступать как я хочу, так я смету тебя с дороги. Потомство Земовецких должно быть обеспечено от проклятия матери-еретички.

— Вы, надеюсь, не замышляете убийства? — спросил ксендз, испытующе смотря на нее.

— Убийство? Нет, а заточение, да! Вы знаете, что я люблю копаться в старых хрониках и разных документах нашего архива! Там я нашла рассказ капеллана, жившего около 200 лет тому назад. Оказывается в это время один из Земовецких, пока был по делам в Москве, влюбился там в русскую, на которой затем и женился, вопреки желанию обеих семей. Он привез ее сюда, где у него родилась дочь, которую, разумеется, крестили в католичество. Уходя на войну, он поручил жену и дочь своему младшему брату, а тот с помощью капеллана пробовал обратить ее в истинную веру, но она упорствовала в своей ереси. В один прекрасный день москалька исчезла, и все думали, что она либо утопилась, либо сбежала к себе на родину. Больше о ней не было слышно. Муж, между тем, погиб в бою, а дочь постриглась в монастыре, и младший брат стал родоначальником нынешних Земовецких. Поучительная история, не правда ли? А я нашла место, где та москалька была заключена; пойдемте, я вам покажу.

Она встала, подошла к книжным полкам, нажала какую-то пружину, и тотчас открылась скрытая в резьбе дверь. Холодный, спертый и сырой воздух пахнул в лицо; но, не обращая на это внимания, графиня нагнулась и взяла стоявший в углу фонарь.

— Зажгите его, отец. Лет тридцать, а то и больше, я туда не ходила.

Ксаверий безмолвно зажег восковую свечу в фонаре, и они вошли в узкий проход, в конце которого лестница в тридцать ступеней оканчивалась внизу массивной, окованной железом дверью, снабженной засовом; тяжелый замок валялся на полу. Когда дверь была отворена, стало видно круглое подземелье с низким каменным сводом. Ксендз приподнял фонарь и с любопытством осмотрел каземат.

У стены, на низкой каменной скамье лежала куча мусора, должно быть сгнившая солома, и одеяло из красной истлевшей материи, все в лохмотьях; наверху висел черный крест с пожелтевшим телом Христа из слоновой кости. Неподалеку от входа, на каменном столе стояла глиняная кружка и серебряный, почерневший от сырости кубок; частью на земле, частью на столе разбросаны были бусы четок; тут же лежала плеть трехвостка и книга в кожаном переплете с серебряными углами.

С злобной усмешкой графиня взяла плеть и взмахнула ею по воздуху.

— Хроника не говорит, сама ли кающаяся бичевала свое грешное тело, или капеллан, а может брат мужа наказывал ее, когда она бывала чересчур строптива. Во всяком случае, это прекрасное средство помогает побеждать упрямство, — лукаво заметила она.

— О, несомненно, — ответил, отворачиваясь, Ксаверий.

Ему невольно представилась картина: Марина, запертая в этой зловонной тюрьме, а он хлещет бичом ее беломраморное тело. Не то от страсти, не то от жалости по его телу пробежала холодная дрожь. Но нет, это нежное, хрупкое создание не умрет в этой отвратительной яме; только такой дьявол, как эта старуха, может придумать подобную подлость. А он зорко будет смотреть, чтобы Марина не попалась в западню.

Было уже поздно, когда отец Ксаверий вернулся в свою комнату, мрачный и возбужденный; он перечел дарственную запись на довольно значительную сумму в пользу общества распространения католичества и затем сердито швырнул его в ящик своего стола.

— Дорого я заплатил за этот клок бумаги, чтобы обрадовать его высокопреосвященство архиепископа… Но как мне гадко было покупать его ценой ласки старой ведьмы. Тьфу! Вот уж служение церкви, о котором не упоминалось в моем обете. Вероятно, это входило в понятие «послушания»?..

Он разразился злобным насмешливым хохотом и, захлопывая с шумом стол, проворчал сквозь зубы:

— Если я уж обязан служить церкви подобным образом, то, конечно, могу без зазрения совести воспользоваться тем же способом в личных интересах, для собственного услаждения.

Несколько дней спустя один из соседей помещиков устроил по случаю семейного торжества пикник. Граф счел нужным присутствовать на празднестве и пожелал, чтобы Марина ехала с ним. По обыкновению, она согласилась не протестуя и в условленный час села в карету рядом с мужем.

Переезд совершался в полном молчании. Откинувшись в угол экипажа, Марина задумалась, позабыв о соседе; наоборот, глаза Станислава упорно взглядывали на очаровательную фигуру жены, и ему казалось, что никогда она не была так хороша, как сегодня. Ее глубокое и явное равнодушие злило и оскорбляло его, избалованного до пресыщения светскими победами, и эта неудача у собственной жены приводила его в бешенство.

На празднике Марина имела большой успех, и целая толпа поклонников осыпала ее любезностями и вниманием; она была очаровательна в белом, убранном кружевами платье, которое донельзя шло к ее воздушной красоте и грациозным, медлительным движениям.

Станислав прямо задыхался от злобы и стал открыто ухаживать за хорошенькой и кокетливой вдовушкой, надеясь возбудить ревность жены, но та даже не заметила явного флирта мужа, и лишь общество подивилось легкомыслию молодого графа. За обедом, которым закончился праздник, Станислав хлебнул больше обыкновенного, и вот, с разгоряченной головой, волнуемый ревнивой злобой, оскорбленным самолюбием и страстью, ехал он домой. Хотя он упорно молчал всю дорогу, тем не менее придумывал разные способы положить конец отношениям с женой, ставшим невыносимыми.

В это время экипаж въехал в парк и, ударившись обо что-то, остановился. На вопрос графа кучер отвечал, что одна из лошадей споткнулась и, должно быть, вывихнула себе ногу, но что шагом еще можно кое-как добраться до замка. Тогда граф приказал лакею сбегать домой за лошадью, пока они тихо поедут дальше.

— Вечер чудный, и мы могли бы дойти пешком, чтобы не утомлять бедное животное, — заметила Марина, высовываясь в окно и осматривая, где они находились.

Садясь на свое место, она столкнулась с мужем, который тоже смотрел в окно, и его щека коснулась ее щеки. При этом прикосновении вся его страсть вмиг вспыхнула. Обхватив жену, он страстно прижал ее к себе и покрыл горячими поцелуями.

— Мара, Мара! Прогони тени,' которые вызваны между нами людской злобой и не дают нам жить естественной жизнью, — шептал он, целуя ее. — Ты не виновата, что роковая случайность столкнула меня с твоей матерью… Дай мне любить тебя и полюби ты меня. Ведь это наше право, наш долг!..

Марина молча отбивалась и старалась высвободиться.

— Оставь, ты не смеешь так поступать. Не вынуждай меня кричать перед людьми… — прошептала она задыхаясь.

— Кричи, мне все равно! Ведь, над тобой же будут смеяться, что ты орешь, когда тебя обнимает муж.