Грас - Дельфина Бертолон

Жизнь – это череда более или менее обдуманных выборов, счастливых или несчастливых случаев, встреч, развилок – свернуть направо, свернуть налево – тысяча разных жребиев на каждом перекрестке, и потом бывают еще очевидности. Ты, Кора, была такой очевидностью, и хотя жизнь сделала с нами то, что сделала, я никогда не жалел о том, что встретил тебя – даже когда, будучи в трауре, жонглировал один-одинешенек двумя беспрерывно плачущими младенцами, причем каждый орал в свой черед. Не синхронно, нет, это они сегодня такие, они плакали по очереди и вдвоем создавали впечатление, будто плачут все время, что было не слишком далеко от истины, – ты всегда будешь самым прекрасным событием в моей жизни. Я знаю, что такая любовь, как наша, не встречается дважды в жизни; что для большинства людей она не случается вообще никогда. Так что я считаю, что мне повезло. Несмотря ни на что, мой ангел, мне чертовски повезло. И расплата наверняка под стать тому счастью, которое было на краткий миг нам даровано.

Я сидел на кровати и думал обо всем этом, до тех пор пока не начался рассвет за затянутыми пленкой окнами, которая преломляла первые лучи, как в калейдоскопе.

Ничто не потревожило спокойствие ночи – ни метательные снаряды, ни странные звуки. Однако все это время меня не покидало ощущение, что ледяная и черная комната переполнена, битком набита молчаливыми людьми, чье присутствие ничем мне не угрожало. Просто эти люди тоже думали о своих жизнях, о том, чем они были, могли быть, должны были быть – эти закоротившиеся жизни, плохие развилки – скорее направо, чем налево, и наоборот.

Заря занималась над долиной. Было слишком рано, чтобы понять, какая будет погода – плохая, конечно. Сегодня воскресенье, у детей викторина, у меня встреча с отцом. Сегодня воскресенье, 26 декабря, и только что начался день призраков.

Она уехала наконец, собрала чемоданы, поцеловала детей. В конце дня ты отвез ее в аэропорт, и сейчас эта девчонка наверняка колесит по своей чертовой стране.

Ты тоже уехал, опять. Сегодня, ранним утром на своей новой машине, красной «Альфа Ромео», скорее томатно-красной, ты видел мою реакцию, но за нее платит твоя лавочка, так что мне нечего сказать. Плевать мне на тачки. Мне хватает допотопной «АМИ-8», уродливой, проржавевшей, когда-то белой, а сегодня грязно-бежевой, но ездит она очень хорошо, а это все, что я от нее требую. Сегодня суббота, я работаю, до полуночи на дежурстве. Мама заехала посидеть с Лиз и Натаном; ей пойдет на пользу снова увидеть настоящую зелень, быть может, поймет наконец, что ее джунгли в горшках – это извращение. Я в хорошем настроении, чувствую себя освободившейся, словно сидевший у меня на груди носорог встал, чтобы побегать по саванне. У меня больше четырех недель, чтобы снова тебя завоевать. У тебя много работы, много разъездов. Но в каждое из твоих возвращений мы вновь окажемся без нее, только ты и я, малыши побудут у твоего отца в Шамони, а потом в летнем лагере до конца июля. К годовщине нашей свадьбы я втайне подготовила любовный уик-энд. Барселона. Это там мы, возможно, зачали Лиз, помнишь? Целую вечность назад… Больше десяти лет. Мы тогда были женаты всего-то несколько месяцев. Неважно, у меня впечатление, что это было вчера.

Затем в августе Ланды, Конти, край света в своем роде, большая хижина на пляже, на гребне дюны – фото из брошюры выпали на пол. Но на гребне дюны будет девчонка. Мне не удалось тебя разубедить, отбить все твои неопровержимые доводы опытного коммерсанта – мол, ты настоятельно нуждаешься в отпуске, в настоящем отпуске, спокойствие и одиночество, дышать океаном без детей, путающихся под ногами, спорт, велосипед, прогулки в лесу. Надавил на чувства: «Мы сможем гулять, обедать в ресторане, я буду изображать из себя молодого человека, будто мне не сорок лет, буду целовать тебя под луной, это будет забавно». Меня не провести, ты просто мной манипулируешь. Но знай, дорогой мой, я не сдалась. Через несколько недель поглядим. Я тоже постараюсь поймать тебя на чувство, под чувством я понимаю твой член. Дьявола за хвост, мосссссье Тома Батай. Все взвесив, я не думаю, что у тебя что-то произошло с девчонкой. Хотя знаю, что ты об этом думал. Прочитала это в твоих глазах, в ваших глазах, у вас обоих – там-то и таится вся гнусность – что бы вы об этом ни думали.

Друг, слышишь черный воронов полет над нашими полями?

Подручники еще не сказали своего последнего слова, Тома. В этом цветущем мире они шелестят во мне, и их становится все больше и больше с каждым днем, с каждой ночью. Я вижу их темных братьев, рассевшихся на проводах над дорогой, их так много, что они дробят горизонт, затмевают небо своей черной массой, такой плотной и совершенно синхронной, одновременно меняющей направление в странном беспорядочном полете, словно они общаются между собой на невообразимой скорости при помощи телепатии или чего-то вроде того. И порой вычерчивают огромные V над нашими головами. V – это Victoire, Победа.

Скоро девчонка станет лишь горьким воспоминанием, годным лишь на то, чтобы похоронить его под грудами любви.

* * *

Лион был пустынен, сомкнут, словно кулачок младенца; на асфальте улицы Виктора Гюго ни души, кроме нескольких заблудших гуляк. Послерождественское воскресенье, особая атмосфера провинции, где выходные еще кое-что значат. За это я и люблю Париж – за его вечное бурление, этот город никогда не отдыхает, всегда где-то кишит людьми, даже в воскресенье – особенно в воскресенье.

Когда я был помоложе, воскресенья нагоняли на меня ужас. Дома – само собой, но и потом, даже когда я снимал студию на площади Карно, рядом с вокзалом Перраш. История искусств в университете, культурная ересь, я тогда беспрестанно напивался, с легким сердцем прогуливая все утренние лекции, прогуливая также немало дневных, чтобы сходить в музей или кино. В том 1996 году мне хватало просто пользоваться жизнью, вырвавшись, наконец, из своей деревни, пытаясь перейти от деревенщины к денди, с большим или меньшим успехом – сапоги «Харлей», футболка в обтяжку, джинсы Levi’s 501, выбранные со знанием дела среди тряпья в квартале Сен-Жан. Славная эпоха клубов «техно», где мы танцевали в задымленных подвалах, во чреве которых были в ходу волшебные таблетки, где мы проводили ночи напролет со звездными диджеями, горделивыми и разукрашенными, как матадоры, спускавшимися на середину танцпола в плексигласовых сферах, а моя постель то и дело украшалась девушками в сетчатых колготках. Однако вскоре я убедился, что теряю свое время, с немалой приятностью, конечно, но все же теряю, и на следующий год поступил в парижскую архитектурную школу Ла Виллетт.

Париж стал потрясением – его многочисленные кварталы, эти бьющиеся сердца, нагроможденные друг на друга, словно разноцветные кубы, его волшебные мосты и его свет, столичный Париж, его красота, которую он распускает во все стороны, подобно щупальцам, его неоновые огни, его дно, его звезды и нищета, Париж, такой далекий от моей деревни… У меня было ощущение, что я меряю шагами книгу Генри Миллера. Несмотря на приманки этой новой жизни, я стал примерным учеником, последовал долгий, заполненный работой период, оживленный кудряшками Од Казановы (такое не придумаешь – и на ее месте я бы никогда не вступил в брак, только чтобы сохранить в неприкосновенности это имечко!). Я закончил учебу, расстался с Од, но не с Парижем – никогда, я словно нашел наконец свою родину. Несовершенную родину, вгоняющую в стресс, чрезмерно дорогую, но все же – родину.