Я – Джек-Потрошитель? - Александр Чернов

Большая стрелка курантов прыгала с деление на деление, но Семен Анатольевич не появлялся. У входа в парк все мужчины в итоге дождались пары и под ручку, за ручку или в обнимку, оживленно разговаривая, удалялись. Лишь один никого не дождался. Он долго томился у колонны, потом сплюнул, махнул рукой и, оглядываясь, убрался прочь. Но юноша был слишком молод, и я сомневаюсь, чтобы у кого-то повернулся язык хоть раз в жизни назвать его по имени-отчеству.

Я напрасно потерял пятьдесят минут. Семен Анатольевич проигнорировал встречу. Обвинять его в чем-то пока рано, но чутье подсказывало мне, что он не явился по простой причине: незачем приходить на свидание с девушкой, которой уже нет в живых. Семен Анатольевич прекрасно знает о гибели Тани, причем не окольным путем, а либо он сам принимал участие в преступлении, либо имеет к нему прямое отношение.

Я не отчаивался. В ближайшее время я обязательно выужу Семена Анатольевича из водоворота нашего города, и уж тогда обязательно узнаю, какую ценность представляет папка.

Около семи я топтался у стыка дорог, ждал Бориса. В начале восьмого с территории базы выехали тяжело груженые машины. Минут через десять появился Борис в сопровождении двоих приятелей — прыщавого паренька и длинного лупоглазого мужчины с обширной лысиной; примерно одних лет с Борисом. Несуразный мужчина шел размашистым шагом с высоко поднятыми плечами, отчего казалось, будто клетчатый пиджак ему узок и коротковат. Паренек заглядывал в лица товарищей, что-то рассказывал.

Я скользнул в магазин, сквозь стекло витрины принялся наблюдать за троицей. Приятели перешли дорогу, остановились недалеко от входа. Борис и лысый полезли в карманы… Деньги вручили пареньку. Он заскочил в магазин, купил бутылку водки и присоединился к компании. Жестикулируя, мужчины о чем-то заспорили, потом, очевидно, пришли к единому мнению, разом успокоились. Все трое свернули за угол.

Натыкаясь на покупателей, я ринулся из магазина и последовал за ними. Мужчины удалялись вглубь массива. Я замедлил шаг, дождался, когда расстояние между нами увеличится метров до пятидесяти, потом включился в общий ритм движения. Но такая мера предосторожности была лишней. Никто из троих за все время пути ни разу не оглянулся. Шляпа Бориса минут пятнадцать мотала меня между домами, наконец мы вышли к пивному бару летнего типа.

Издалека было видно, что пивной бар работает. За невысокой кирпичной кладкой под навесом торчали ряды голов. Они ныряли и выныривали вновь с кружками у рта. Друзья скрылись в заведении. Я повременил и тоже вошел внутрь.

Собственно говоря, это был не бар, а столовая, к которой пристроили кирпичные стены высотою по грудь и разделили их на ячейки, где установили длинные столы и скамейки. Ныне столовая утратила свое былое назначение и являлась уже придатком пивнушки, где собиралась окрестная пьянь. Пиво лилось рекой, пахло шашлыком луком, и если судить по оживлению, царившему здесь, "бар" работал круглогодично и чуть ли не круглосуточно.

Я пробежался взглядом по лицам посетителей, отыскал Бориса. Он и лысый товарищ сидели в одном из отделений пивнушки, друг против друга. Лысый вертел в руках пустой стакан; Борис скучал. Оба ждали прыщавого паренька, который толкался в очереди.

Середину бара занимала клумба, засыпанная на зиму опилками. Я обошел ее и пристроился за парнем. Страждущие медленно ползли к конечной цели — одиноко торчащей шейке пивного крана. Кран отмерял положенное количество желтого напитка, презрительно шипел и тыкал свой нос в следующую кружку.

Прыщавый подхватил в обе руки сразу шесть кружек, скособочившись, отчалил. Дошла очередь до меня. Я протянул в окошко деньги, получил взамен пиво с большой шапкой пены и, обогнув клумбу, подошел к приятелям.

Рядом с Борисом место пустовало. Я не спросил разрешения сесть. Полубоком примостился на самый краешек скамейки, будто на минутку, как человек, который не станет мешать чужой компании, а выпет пиво и уйдет. Возражений не последовало, лишь лысый бросил на меня косой взгляд выпученных глаз.

Борис сидел, как вымоченный в уксусе. Я украдкой разглядывал его круглое, почти безволосое лицо, уже утрачивающее живые природные краски. Недовольный толстогубый рот, отвисавший мягкий подбородок, широкий нос, выдающиеся скулы, щелки глаз — на всем этом печать пьянства. Наверное, я относился к Николаеву с предубеждением, но мне показалось, что его терзают мысли о совершенном злодеянии.

Лысый с пониманием относился к похмельному синдрому Николаева. Он уже держал наготове бутылку.

— Ничего, Боря, сейчас полегчает. Тебе закусить надо, — посоветовал он, откупоривая под столом бутылку, и повернулся к пареньку. — Ты сходи, Марат, возьми чего-нибудь там. Шашлык, пирожки… Деньги есть?

— Есть, — парень ушел.

Николаев надул щеки, с шумом выпустил воздух.

— Ничего в рот не лезет… тошнит… Днем выпил вина, думал — легче будет. Отпустило на полчаса, сейчас еще хуже.

Лысый плеснул в стакан водки, зажал его сверху ладонью, под наклоном протянул Борису.

— Ты, разгладься, Боря, разгладься, — порекомендовал он, очевидно имея в виду помятый лик Николаева.

Борис взял стакан так, будто был очень недоволен его содержимым. На столе уже стояла тарелка с солеными помидорами и тарелка с пирожками. Борис поднес к губам стакан.

— Фу… — организм Николаева водку не принимал. Целую минуту цедил он жидкость, конвульсивно содрогался и фыркал в стакан. Лысый терпеливо щерился на приятеля. Наконец сосуд опустел, и Николаев вгрызся в помидор. С лица лысого сползло страдательное выражение. Он снова налил водки, подал стакан подошедшему Марату, который принес тарелку с дымящимся шашлыком.

— Пей, Марат, твоя очередь.

Организм Марата поглотил водку без отрицательных реакций, как, впрочем, и лысого, который пил следующим.

— Ну, как, Боря, полегчало? — лысый взял палочку и с аппетитом снял с нее зубами первый кусочек мяса.

Николаев покачал головой, высасывая из помидора сок:

— Еще не провалилось.

На несколько минут установилось молчание. Борис терзал помидор; Марат и лысый перемалывали шашлык — все трое потягивали пиво.

— Ты чего сегодня целый день у меня на работе околачиваешься? — спросил вдруг лысый Марата.

— Скучно дома.

— Постой, ты же в училище учишься.

Марат удивился всеми прыщиками:

— Да вы что, Рустам? У нас же каникулы до первого апреля.

— Правда? — улыбнулся лысый. — Я уже забыл об этой привилегии учеников. — Рустам подходил к тому состоянию, когда белый свет становился мил. — Чем мне нравится двоюродный брат, — сказал он, обращаясь ко всем, включая и меня, — так это тем, что он всегда называет меня на "вы".

Николаев с наигранным оживлением потер руки:

— Чего ты там насчет еды говорил?

Рустам рассмеялся: