«Всё не так, ребята…» Владимир Высоцкий в воспоминаниях друзей и коллег - Игорь Кохановский

Я приехала в Москву, и там уже началась какая-то театральная заварушка, был конкурс, и очень долго Равенских меня мурыжил, и в результате меня почему-то в списке принятых не оказалось. Потом, через много лет, Равенских, встречая меня, сам удивлялся – почему? Мне, с моим максимализмом, казалось, что Володя должен был немедленно уйти оттуда. Так оно и случилось потом, потому что у Володи была там судьба достаточно тяжелая.

Например, в пьесе «Свиные хвостики» ему была предложена центральная роль. Я еще очень удивилась тогда – это же председатель колхоза, возраст пятьдесят-шестьдесят лет. И мне это было очень странно. Но Володя верил, что будет ее играть. Верил, надеялся. Но был неожиданно приглашен другой актер, который и начал репетировать. Володя стал вроде как «сидеть». И вот он сидел-сидел-сидел и досиделся до того, что просто ходил в массовке: помню, он проходил с барабаном из одной кулисы в другую.

И самое мучительное было, что его всё манили работой, а работы практически не дали. Особенно на самых первых порах.

– Расскажите, пожалуйста, о свадьбе, она была в той самой квартире, на Большом Каретном…

Свадьба эта была очень многолюдная, очень шумная. И не было у нас официально приглашенных гостей, потому что решили так: поскольку мы давно муж и жена, то пышной свадьбы у нас не будет. Соберемся тесным кругом – Акимов, Свидерский, Ялович – и просто посидим в ресторане.

Но, во-первых, против этого восстали родители, и особенно Семен Владимирович. Они с Евгенией Степановной (вторая жена С.В. Высоцкого, мачеха Володи. – Примеч. ред.) в ужас пришли, что мы хотим обойтись без свадьбы. А накануне Володя пошел на мальчишник в кафе «Артистик». Его долго не было, и я поняла, что надо выручать, пришла за ним в кафе, а он мне: «Изуль, я всех пригласил». – «Кого всех?» – «А я не помню. Я всех пригласил».

В результате был, конечно, наш курс, его курс; были родственники. Но моих родственников не было, никто не приезжал из Горького. Было очень тесно – там маленькие комнатки, мы сидели кругом, где только можно. Было весело, шумно – по-студенчески. На рассвете, по-моему в четыре часа утра, мы шли втроем – Володя, Нина Максимовна и я – на свою Первую Мещанскую. Шли пешком, это был наш любимый маршрут: по Садовой, потом – бульварами, мимо Трифоновки.

– Ваши курсы сильно отличались друг от друга?

У нас в студии почитались старшекурсники, просто такая была традиция. И они, Володин курс, для нас были «мальчики и девочки». И их курс был такой хулиганский, озорные ребята – в общем, не «бомондные». Какой-то праздник мы праздновали вместе, – собрались на квартире у Греты Ромадиной, а она у нас была такая очень «салонная». Мы накрыли прекрасный, очень красивый стол, и явился Володин курс и как устроил там «живые картинки»! То есть они нам сломали этот салонный стиль, внесли свою свежую струю.

– Кого из друзей Высоцкого того времени вы помните, знаете, любите… или так: любили, знали?

Мы дружили с Геной Яловичем, Мариной Добровольской, бывали в гостях…

Была довольно близкая дружба с Жорой Епифанцевым. У него тогда была жена – балерина Большого театра Лиля Ушакова, мы очень дружили. Мы как-то с Володей приехали в Горький (там жили мои родители), а Жора снимался там в «Фоме Гордееве». И все вместе мы ездили в Великий Враг, там очень широкая Волга. Ездили Жора, Володя, я и сестренка моя. И ребята переплывали Волгу. Мы с Наташкой их потеряли. Было очень страшно, потому что самоходная баржа прошла и не видно, где они и что с ними. Правда, назад они вернулись в лодке. Был такой случай.

А один раз мы из Горького очень симпатично возвращались, на настоящем пароходике с колесами. Долго – пятеро суток – мы плыли. Была страшная жара, каюта была крошечная, и, когда ночью начиналась прохлада, мы выходили – это была такая красотища! Тишина, звезды – мы сидели не дыша.

– Высоцкий – рассказчик. Все по-разному, но с восхищением вспоминают, как он рассказывал.

Да, очень много было присказок. Даже были такие рассказы – озорные очень… Он мог минут двадцать держаться на какой-то одной фразе, варьируя ее всячески, а получался полный рассказ.

Была масса рассказов о дворе, о Лёне, о голубятне, про Маньку-шалаву. И еще Володя совершенно блистательно – я больше ни у кого так не слышала – читал Маяковского.

Не в концертах, а мне. Мы могли быть вдвоем, и я приставала и очень просила почитать. Я просто умирала со смеху: он прекрасно читал «Баню», «Клопа», он вообще Маяковского очень хорошо знал. А я тогда его не любила и не понимала – и вот Володя читал, и для меня совершенно в другом ракурсе предстал Маяковский. Там была такая масса юмора. Он мог читать целый вечер. Володя же безотказный человек в этом отношении: только попроси… И я больше не слышала о том, что он кому-то читал Маяковского… Читал он прекрасно, совершенно.

– А когда начались песни?

Я не только не придавала никакого значения песням, они для меня были каким-то терзанием. Куда бы мы ни приходили, начинались эти песни. Причем люди их слышали впервые, а я – в сто первый раз. По-моему, иногда даже поднимала бунт. Володя тогда работал, он уже начал сниматься в «Карьере Димы Горина», нам опять приходилось расставаться… И мне казалось – нельзя заниматься никакими песнями! Надо заниматься только женой!

– А когда вы впервые поняли, что это не просто песни, которые вас «терзали»?…

Очень много времени спустя. Знаете, как бывает? Бывает, люди расстаются и – не расстаются. Я ничего не хочу говорить за Володю, потому что его нет, тем более что Володя не пускал к себе в душу… В этом отношении он был человеком закрытым. Иногда его прорывало, когда что-то случалось, и было невмоготу, но это было крайне редко. Поэтому за него я ничего не буду говорить, а за себя точно скажу: у меня не было ощущения расставания. Всё равно у меня оставалось чувство: Володя – это Володя, который был, есть и будет. И вдогонку, в разных весях, городах, меня нагоняли эти песни, причем я к ним так же относилась: опять всякие «…с охотою распоряжусь субботою…» – всё это было продолжением той «игровой» стороны наших отношений.

И однажды… Мы были на гастролях в Новомосковске, было очень жаркое лето. Я подходила к дворцу, где мы гастролировали, – там была какая-то площадь, залитая асфальтом и солнцем. Было ощущение безлюдности и какого-то испепеляющего, безжизненного солнца. И вдруг из окна понеслись «Кони». И, стоя там, на раскаленной площади, я была ошеломлена. Я вдруг поняла, что очень вольно обращалась с человеком, который намного-намного-намного больше, чем я могла себе представить. Как, наверно, и многие близкие люди, воспринимала его облегчённо, потому что в нем было много юмора, много радости, он очень умел прощать… очень умел прощать! Причем по-настоящему. Прощать безоглядно. Великодушие в полном смысле. А это принималось за легкость… И вот только тогда я действительно была потрясена его песнями.

– После возвращения из Киева вы жили всё время на Первой Мещанской, еще в старом доме?

Мы жили в новом доме, на «полкомнаты» – половина комнаты была наша, а половина – Гиси Моисеевны. За ширмой. Но это не было трагедией. Тогда это всё воспринималось очень естественно.