Убийца, мой приятель - Артур Конан Дойл

– Нет смысла его бояться, мама. Я собственными глазами видел, как он поспешил на саутгемптский экспресс. Сегодня вечером Джем отплывает в Америку. И дай Бог ему того же счастья, что улыбнулось там мне!

Пустое. Счастье улыбается лишь имущим – людям со связями и капиталом. У Джемми же не было ничего, кроме запятнанного имени.

Как приятно впервые за пять лет проснуться в собственной комнате! За это время где только не приходилось мне спать: в недостроенных домиках, в хижинах дикарей, даже на столе в таверне. Стоит ли говорить о том, что возвращение в спальню со всеми её удобствами, не говоря уж о многочисленных напоминаниях о счастливом детстве, было само по себе событием ужасно волнующим.

Не приснилось ли мне во сне всё, что произошло за последние пять лет? Неужели я стал на пять лет старше? После завтрака мы с мамой провели продолжительную беседу, потом прошлись в огород и обратно (более длинным маршрутом ей, кажется, в жизни своей путешествовать не приходилось), после чего я насладился ленчем, конной прогулкой и чаем. Наскоро сочинив записку Паркеру с извинениями за то, что не смогу сдержать обещание и приехать на новоселье (мероприятие представилось мне скучнейшей тратой времени), я почувствовал вдруг… что умру, если хотя бы ещё минуту останусь на месте. Решив, что не смогу без хорошего моциона оценить по достоинству жирную телятину, ожидавшую нас на ужин, я, получив на то улыбчивое мамино благословение, отправился вдоль по деревне – так привыкли мы именовать десяток коттеджиков Эверсфолда (каждый из них был окружён садом, издали напоминавшим цветочный букетик), разбросанных вокруг церкви, служившей здесь центром.

Ага, вот ещё новшество: кооперативная лавка, выросшая на месте магазинчика, торговавшего имбирным пивом и леденцами, – впрочем, и она успела уже обветшать. Здание школы не просто стоит, где стояло, но и, напротив, приобрело нарядный вид: местный комитет поработал на славу. Ну а сельские старожилы не изменились, конечно же, ни на йоту.

Ни пять, ни пятнадцать лет не в силах сделать другими церковного сторожа или почтового клерка. Все приветствовали меня очень радушно, но так, будто отсутствия моего не заметили вовсе. Вот и дом кузнеца Эванса. Главное, не спросить по ошибке о здоровье супруги. А вот… Ну конечно же, Бог мой, это она! У дверей дома, в тёмном шерстяном платье, белом батистовом фартуке и простом чепчике, стояла, чуть нагнувшись, чтобы принять ведёрко из рук мальчика-молочника, Роз Эванс. «О мама, как ты была не права! – воскликнул я мысленно. – Она стала краше прежнего!»

Какими словами мне описать её? Ангел, фея, может быть, королева? – нет, всё не то. Роз отличалась высоким ростом и прекрасным телосложением; изящную головку венчала густая копна блестящих каштановых волос. Лицо её ни чертами своими (излишне, пожалуй, миниатюрными), ни цветом кожи не поражало воображения, но в целом этот чудесный образ медленно, но верно проникал в самую душу. У неё была необычайно красивая шея, а уж ямочки на щёчках… они разбили немало сердец!

Роз олицетворяла пасторальный тип красоты – тихий, но в контрасте с внутренней силой своей неотразимый. Как это удивительно – обнаружить, что застенчивое юное создание, которую издали можно было бы принять за нарядную куколку, обладает недюжинной волей и яркой индивидуальностью! Иные наши красотки, куда более миловидные и кокетливые, с ума сходили от ревности, видя, как их воздыхатели бегут, чтобы в очередной раз столпиться вокруг этой тихони Эванс.

Но до чего же больно было мне при виде Роз – как всегда, аккуратной, элегантной и чуточку самодовольной (к числу тех, кто склонен себя недооценивать, отнести её было никак невозможно) – вспомнить внезапно о горе, ею причинённом! Нет, этого я никогда уже ей простить не смогу. Позволив какие-то вольности этому смазливому негодяю Мику, она едва не сделала убийцей достойного человека. «Останься же навсегда одинокой, мисс Роз, ты это заслужила…» Более резких слов в её адрес я не смог заставить себя произнести даже мысленно. Роз выглядела такой милой, свежей и невинной, что я, приблизившись, заговорил далеко не так холодно и отстранённо, как мне самому того хотелось бы:

– Добрый вечер. Вы, видно, совсем меня позабыли?

– Не совсем, – ответила Роз. На губах её появилась едва заметная улыбка, щёки покрылись слабым румянцем (не девушка, а сама умеренность во всех отношениях!). – Вы появились так неожиданно. Не хотите ли зайти в дом, сэр? Сейчас папа вернётся из кузницы и будет очень рад вас видеть.

Мы вошли в кухню. Наблюдая за тем, как открывает она дверь в кладовую, чтобы поставить туда молоко, я невольно загляделся на полные руки, выглянувшие из-под подвёрнутых рукавов. Всё-таки было в этой девушке что-то дьявольски привлекательное.

Но затем, отметив про себя идеально сидящее платьице с аккуратными складочками, юное личико, такое свежее, будто за пять минувших лет ничто не нарушило его безмятежности, оглядев кухню с безупречно чистым кирпичным полом и сияющими кастрюлями (Эвансы жили вполне безбедно), я вспомнил о сломленном, опороченном Джемми, обречённом один на один бороться с враждебным миром за своё жалкое существование, и вновь почувствовал, как душа моя переполняется горечью.

– Сколько лет прошло? Пять?

– Достаточный срок, чтобы кое-кому жизнь пустить под откос, – ответил я. Ничто в лице её не дрогнуло при этих словах. Под решётчатым окошком, с шитьём в руках, Роз словно воплотилась в персонаж какого-то голландского живописца. «Завидная флегматичность. Пожалуй, излишняя деликатность с моей стороны совершенно тут неуместна», – заметил я мысленно, а вслух многозначительно добавил: – Одним за это время повезло больше, другим – куда меньше.

– Вы явно принадлежите к числу первых, – парировала Роз.

– Не стану спорить. К сожалению, оказалось, что фортуна была куда менее милостива к другому вашему поклоннику прежних лет, которого я случайно вчера повстречал.

Роз метнула на меня быстрый взгляд; от прежней её сдержанности не осталось и следа.

– Вы имеете в виду Мика? – выпалила она. – Но где вы его встретили? Он ни разу не дал о себе знать с тех пор, как после смерти дяди покинул наши места. А тому уж три года минет на Рождество.

– Сколько же разбитых сердец он здесь после себя оставил? – осведомился я язвительно.

Роз ещё ниже склонилась над шитьём, с видимым усилием набрала в лёгкие воздуха и тихо, но гордо ответила:

– Моё сердце, во всяком случае, им не разбито.

«Оно-то, конечно, цело – если вообще существует», – подумал я, всё более раздражаясь от её непробиваемого самодовольства.

– Нет, я повстречал не Мика. Этот человек гораздо достойнее, пусть и побывал в арестантской робе; но имей он неосторожность здесь показаться, то сошёл бы за прокажённого.

Вот тут я попал в самую точку. Роз выронила шитьё и побелела. Губы её так и не посмели вымолвить его имени.

– Он… на свободе? – спросила она наконец, тщетно пытаясь сдержать волнение.