Ты изменил мою жизнь - Абдель Селлу

– Нравится, Абдель?

– Да, сойдет…

– Покупаем?

– Терпение, месье Поццо. Продажи начнутся только через три дня.

– Ладно, подождем… Но ни слова жене, ладно?

– Клянусь. Буду нем как рыба.

– Как могила, Абдель.

– Как рыба и могила!

27

На этом «ягуаре» я возил Поццо в больницу к Беатрис, которой только что сделали пересадку костного мозга. Операция была ее последним шансом. Врачи дали ей от четырех до шести месяцев. В операционной и реанимации все прошло нормально, но битва еще не была выиграна. У нее совсем не осталось иммунитета. И она должна была лежать в стерильной палате, в боксе..

Несколько недель подряд я каждое утро усаживаю Поццо в «ягуар», и мы едем к ней. К ней… Мы подъезжаем так близко, как только возможно. Беатрис лежит за прозрачной перегородкой. В медицинской шапочке и бахилах, Поццо подъезжает к границе, которую нельзя пересечь. Он часами смотрит на жену. Беатрис лежит в постели, у нее жар.

По вечерам мы уезжаем, боясь того, что увидим утром..

Наступает день, когда врачи выносят приговор. Мадам Поццо вскоре нас покинет.

Я молчу, сидя за рулем «ягуара».

* * *

Больше никаких сиделок. Никаких медсестер. Теперь я последний, кого видит Филипп Поццо ди Борго по вечерам, – и первый, кого он видит утром. С тех пор как я таскаю его, нам больше никто не нужен. Почти никто. Теперь, когда его жена умерла, Поццо спит один. Он смотрел, как она угасает, – не веря, исполненный бешенства.

Поццо всегда знал, что она больна, и любил ее, несмотря на болезнь, несмотря на постоянные трудности в повседневной жизни. В то время он был здоровым, ездил на выходные в деревню, летал над горами. Тогда-то с ним и случилась эта ужасная авария – он разбился на параплане 23 июня 1993 года, и на два года болезнь его жены отступила.

Все поверили, что произошла ремиссия, что медикаменты наконец подействовали, что она проживет еще долго, почему бы и нет. Мадам нашла в себе силы заново наладить жизнь семьи, сделав мужа-инвалида центром этой жизни. От дома в Шампани, где они тогда жили, они отказались в пользу Парижа и больниц. Они создали комфортные условия для всех – конечно, когда есть деньги, это легко, – и казалось, что дети в целом адаптировались к новой жизни в столице, привыкли к отцу в кресле, к больной матери… И вот, когда все вошло в колею, у Беатрис Поццо ди Борго случился рецидив..

* * *

Когда это произошло, я жил у них уже почти год. С мадам Поццо не посоветовались по поводу приглашенного помощника, но она не возражала, когда в ее доме поселился необразованный и непредсказуемый араб. Мадам смотрела на меня, не осуждая, и ничего не имела против. Смеялась над моими шутками, и хотя держала дистанцию, но всегда была доброжелательна.

Я знаю, мадам немного волновалась, когда я увозил ее мужа, не предупредив и не сказав, куда я его везу. Знаю также, что она не одобрила покупку роскошного автомобиля. Как протестантка, она не любила, когда богатство выставляют напоказ. Это была простая женщина, и я уважал ее. В первый раз я не злился на богатую мадам за то, что она – одна из этих..

* * *

Что мы с Поццо делали весь этот год? Просто узнавали друг друга. Он пытался расспрашивать меня о моих родителях. Наверное, хотел с ними познакомиться. Я уходил от ответа.

– Знаешь, Абдель, очень важно жить в мире с семьей. Ты общаешься с теми, кто у тебя остался в Алжире? Ведь это твоя родная страна…

– Моя страна здесь, и я живу в мире с самим собой.

– Я в этом не уверен, Абдель.

– Не начинайте, а?

– Ладно, Абдель. Не будем больше об этом…

* * *

Скотовозка не годилась для гонок по окружной. «Ягуар» подходил для этого гораздо лучше. На педаль акселератора давил я, но скоростной режим мы нарушали вместе. Ему было достаточно сказать только слово, чтобы я тормознул. Поццо видел, как уходит его жена, но не показывал своей боли. Он как будто смотрел фильм о своей жизни – не как участник, но как зритель.

Я давил на педаль чуть сильнее. Он слегка поворачивал голову, двигатель ревел, я начинал хохотать, и он отворачивался. Ему ни до чего не было дела. Мы вместе мчались вперед, навстречу жизни и смерти..

Через год мы уже достаточно хорошо узнали друг друга, хотя и не говорили об этом. И я остался. Если бы мне пришлось уйти, я сделал бы это раньше. Не согласился бы ехать с ними на Мартинику за несколько недель до операции мадам.

– Это последняя поездка Беатрис перед операцией, потом ей долго будет нельзя путешествовать. Едем с нами! – убеждал меня Поццо.

Я не был нигде дальше Марселя, и меня не нужно было долго уговаривать. Аргумент «последняя перед операцией» звучал фальшиво, и мы все это знали.

Последняя, совсем короткая поездка… Мы знали, с каким риском связана пересадка костного мозга.

Но на Мартинике заболел как раз Поццо. У него начался отек легких: в бронхах скапливаются выделения, становится больно дышать. Его поместили в отделение интенсивной терапии, и он провел там почти все время. Мы с Беатрис завтракали вдвоем на пляже. Говорили мы мало, но не испытывали никакой неловкости.

Я не был тем, кого она любила. Тем, кого она хотела бы видеть рядом, с двумя здоровыми руками – одна подносит ко рту вилку, другая тянется через стол, чтобы прикоснуться к ней. Того, другого, как мужчины больше не существовало – после падения на параплане она должна была с этим смириться. И ей приходилось довольствоваться обществом грубоватого и плохо воспитанного парня.

Но не злого..

Мне нравилось думать, что она видит во мне человека, который сможет потом позаботиться о ее муже. И хотелось думать, что она доверяет мне. Но, может быть, мадам ничего такого не думала. Может быть, мадам просто сдалась. Когда у тебя больше ничего не осталось, это, наверное, единственное разумное решение… Какая разница, как сдаться – мчась по набережным Сены на скорости двести километров в час или сидя в шезлонге и глядя на бирюзовые океанские волны?.

* * *

Я думал, Поццо не переживет смерти жены. Несколько недель он не вставал с кровати. Он едва смотрел на навещавших его родственников. Утешительница и устроительница Селин занималась детьми, удерживая их на расстоянии. Она считала, что с них хватает и того, что приходится как-то справляться со своим собственным горем.

А я постоянно находился рядом с Поццо. Но он больше не разрешал развлекать себя. Сохраняя достоинство даже в глубоком горе, он старался выглядеть прилично во время визитов врачей. Мы обходились без сиделок и медсестер, он хотел испытать свою силу воли и с каким-то извращенным удовольствием доказать всем, что прекрасно обходится всего одной парой рук и ног, принадлежащих Абделю.

Но иногда нам все-таки приходилось обращаться за помощью, и врачи, компетентные и преданные, тут же приезжали. Поццо с трудом переносил, что вокруг его на три четверти мертвого тела суетится столько людей, которые не смогли спасти его жену..