Никогда не целуй маркиза - Рене Энн Миллер

А затем он услышал тихий женский вздох. Джеймс нахмурился, но продолжал идти, пока не заметил сквозь ветки розовое платье. Вряд ли Кэролайн успела за это время переодеться – как делают иногда актеры в театре.

Джеймс вернулся на главную дорожку, и у него под ногами заскрипели камешки. Наверное, следовало вернуться в бальный зал. До Кэролайн Лоуренс ему не было никакого дела, не так ли? Если девица решила пошалить, то кто он такой, чтобы ее останавливать?

Маркиз направился к верхней террасе. Уже поставив ногу на первую ступеньку, он глянул через плечо.

Какого черта?! Почему он испытывал потребность ее защитить? Джеймс развернулся и пошел в противоположный угол сада, где стояла еще одна скамья. Эта скамья также была уединенной, но на нее выходило окно конюшни – вероятно, такие места предпочитали те, кому нравилось, когда за их любовными похождениями наблюдали кучера и конюхи.

Джеймс прошел мимо увитой зеленью беседки, мимо фонтана, обошел несколько высоких сосен – и замер. Кэролайн сидела на скамейке одна и держала в руках какую-то книгу, держала таким образом, чтобы на страницы падал свет лампы, висевшей на стене конюшни.

Неужели читала? Джеймс едва не рассмеялся – возможно, все-таки рассмеялся, потому что Кэролайн подняла голову и тут же вскочила на ноги.

– Это вы?! – воскликнула она.

Джеймс подошел поближе, а девушка отошла за литую чугунную скамью, так что скамья теперь находилась между ними.

Неужели Кэролайн его боялась? Да, конечно. Ведь она, наверное, уже слышала сплетни и поверила клеветникам…

Что ж, ему следует немедленно вернуться в зал.

– Я видел, как вы вышли, – сказал Джеймс.

– Вы за мной следили? – Она произнесла это таким тоном, словно обвиняла его в чем-то.

– Я хотел помешать вам совершить… какое-нибудь безрассудство.

Кэролайн расправила плечи.

– Я не предаюсь никакому безрассудству, милорд.

– Да, вижу. Но мое предположение имело некоторые основания, если вспомнить нашу с вами встречу в саду.

Девушка густо покраснела и потупилась. Маркиз же добавил:

– Полагаю, вам следует вернуться в бальный зал.

– У меня уже есть деспотичный отец, милорд, и мне не нужен еще один мужчина, который будет указывать мне, что делать и чего не делать, – вскинув свой изящный подбородок, заявила Кэролайн.

– Но вам следует помнить о своей репутации…

– В бальном зале ужасно душно, и мне захотелось подышать свежим воздухом.

Джеймс обошел скамью – и почувствовал запах роз, исходивший от девушки. А она тотчас же отступила на шаг.

Джеймс невольно вздохнул.

Неужели она думала, что он способен ее обидеть? Такая мысль могла бы показаться смешной, если бы не тревожное выражение ее глаз.

– Значит, вы все уже решили, мисс Лоуренс? По вашему мнению, я вышел сюда, чтобы обидеть вас… или, может быть, даже убить? Как вы думаете, трех ступенек, ведущих на верхнюю террасу, будет достаточно, чтобы вас прикончить? Ведь некоторые считают, что лестницы – мое любимое оружие.

Лорд Хантингтон повернулся, собираясь уйти, но в последний момент остановился.

– Вы же умная женщина, Кэролайн. Неужели вы верите всем сплетням, которые слышите?

Нет, всем сплетням она не верила. Но почему же тогда поверила в то, что говорили о нем? Кэролайн отвернулась и тихо ответила:

– Нет, не верю.

– Я бы не стал придавать значение тому, что обо мне болтают, но не хочу, чтобы мои близкие пострадали от этих злобных измышлений. Тем не менее, вернувшись в город, я узнал, что даже вы, женщина здравого рассудка, продолжаете верить этой лжи.

В следующее мгновение он резко развернулся и зашагал к дому. Однако Кэролайн успела заметить на его лице выражение брезгливости. Что ж, она это заслужила! Ах, она ведь терпеть не могла сплетни, но почему-то приняла на веру слова кузины Анны.

– Милорд, возможно, я поторопилась! – прокричала она ему в спину. – Объясните мне, почему я не должна верить тому, что говорят!

Но маркиз продолжал идти. Тогда Кэролайн вышла из-за скамьи и, последовав за ним, крикнула:

– Милорд, пожалуйста!..

Тут он, наконец, остановился, и Кэролайн услышала его тяжелый вздох. Когда же маркиз наконец повернулся и пошел ей навстречу, она увидела, что он выглядел ужасно уставшим. Очевидно, ему было не так-то просто выдерживать косые взгляды и перешептывания.

Приблизившись к ней, он тихо проговорил:

– Я готов поклясться жизнью самых дорогих мне людей, что я не виновен в смерти своей жены. Вы же, наверное, уже поняли, что я очень люблю своих близких, особенно – брата Джорджи.

Кэролайн молча кивнула. Она знала, что маркиз имел в виду; ведь он признавался, что относится к Джорджи как к сыну. Сердце девушки болезненно сжалось. Возможно, этот человек ни в чем не виноват, а многие думали, что он совершил отвратительное убийство… Но стоило ли верить ему?

– Я сожалею, что поспешила с осуждением… – пробормотала Кэролайн. – И мне очень жаль, что такое случилось с вашей женой.

– Спасибо. И знаете… Верите ли вы мне или нет, но я не виновен.

– Может, мы начнем наш разговор сначала? – спросила девушка.

Джеймс провел ладонью по волосам и тихо сказал:

– Вам действительно нужно вернуться в бальный зал.

– Но я… мои ноги… – Кэролайн в смущении умолкла.

– Ваши ноги? Ах да, конечно… Я видел, как ваш партнер несколько раз прошелся по ним.

– Мистер Рид только учится вальсировать, и его мать решила, что я должна стать его жертвой. Теперь ноги у меня в синяках, а платье… – Кэролайн приподняла подол. – Впрочем, это не страшно. Мистер Рид очень приятный молодой джентльмен.

Маркиз кивнул и улыбнулся. Лорд Хантингтон редко улыбался, но в те моменты, когда улыбался… О, улыбка совершенно меняла его лицо.

Улыбнувшись ему в ответ, Кэролайн спросила:

– Вам забавно, что у меня ноги в синяках?

– Нет, я нахожу забавным то, что вы говорите об этом молодом человеке так, как будто сами много старше его. Но мне кажется, вы примерно одного с ним возраста. Можно узнать, сколько вам лет, Кэролайн?

– Будет двадцать один в ноябре.

Улыбка маркиза стала еще шире.

– Значит – двадцать. Выходит, вы еще ребенок.

– Мне двадцать с половиной. – Кэролайн расправила плечи.

Джеймс рассмеялся.

– Да-да, конечно, с половиной. Прошу меня простить.

– А вам, милорд, сколько лет?

– О, я – настоящая древность, если для вас двадцать с половиной лет – это много.