За гранью дозволенного - Митч Каллин

Его лицо ничего не выразило, далее когда он сказал:

— Сукин сын!..

«Мазда» притормозила, дав ему достаточно времени, чтобы убедиться: «субурбана» на подъездной дорожке нет. Он подумал: «Ты можешь вернуться, Джулия, но я уже не могу!..»

— Мерзавец!..

Он заметил своего соседа Джейкоба — вышедшего на пенсию бухгалтера, с которым редко общался, это был стеснительный человек, его жена недавно умерла от рака груди, — он стоял рядом с почтовым ящиком с граблями в руках, тупо глядя на «мазду». К изумлению Джона, Джейкоб не двинулся, не побежал тут же к соседней двери, чтобы сообщить полиции, — он вообще ничего не сделал, только смотрел.

Внезапно одеревенев, он двинулся с места (неделями позже он заключит, что в тот самый момент плотный туман накрыл всё, ему знакомое, оставив его потерянным в мире). Двинулся безо всяких мыслей, без цели — избегая шоссе, кружа по местным улочкам, не въезжая в центр города. Частенько его глаза слипались, голова наклонялась и падала. Однако ему удавалось вести машину, оставаться на дороге, останавливаться на светофорах. Городское движение было интенсивным, тротуары полны народу, оживлённые улицы и тротуары — такими, как ему нужно. Так что он снова нарезал круги, туда и обратно по тому же короткому маршруту — мимо главной библиотеки, районной управы, станции Амтрэк, снова мимо главной библиотеки…

Плотные ряды однообразных коричневых домов утомляли его разум и глаза, пока не приблизился вечер. Он очутился перед станцией Амтрэк, припарковался в нескольких ярдах от рельсов. Станция уже была пуста, у касс не было народа, но ему не было до этого дела. Ему некуда было ехать, он был измучен свыше всякой меры. Как обычно, собирался ждать, становясь всё более привычным к последовательным оборотам часов, словно к повторяющемуся рисунку на обоях — рисунок бесплодной, повторяющейся печали. Вскоре свыкнется с затянувшейся праздностью. Станет бороться с сомнениями, будет надеяться на подтверждение, отрицать отрицаемое, окажется мастером бесконечного ожидания.

Но сейчас он отдохнёт, откинет спинку сиденья и уснёт. В секунды, предшествующие сну, он сформулировал убогий план игры, разработал несложную стратегию: утром он купит по карточке «Виза» билет на поезд, сядет в него, покуда Росас будет обыскивать шоссе и отели в поисках старой, потрёпанной «мазды». Конечно, его кредитка наведёт их на след, но он полагал, что сумеет исчезнуть до этого (залечь в каком-нибудь пыльном маленьком городке или хотя бы найти способ разыскать Джулию и детей).

Он не мог придумать ничего большего — в одно мгновение его тело ослабло, голова упала. Как быстро сон охватил его, омыл, словно мгновенная смерть, спрятал ненадолго от паровозных гудков, вибрации почвы, пространства, поднимающегося и опадающего перед его ветровым стеклом.

Сидя за столиком в в вагоне, он смотрел в окно на полную луну, летящую за поездом, на город, проплывающий мимо, — товарные склады, пригородные дома, огни машин на шоссе.

Вскоре осталась только луна, ярко светящая над плоской, бесконечной пустыней, пыльными руслами рек (иногда она освещала отдельные силуэты хибар или хижин, нежилых, с настилами и насыпями).

Напротив сидел Поло, тыкал вилкой в тарелку и отказывался есть.

— Недожарено, лосось, похоже, вообще не готовили.

Он не смотрел на Поло и не реагировал на его заигрывающие прикосновения под столом. Поло не смущало безразличие его компаньона, он становился только спокойнее, осторожно изучая его. Наконец, положил вилку и сказал:

— Ты знаешь, ты не один…

Он проснулся внутри «мазды». Мир, из которого он только что вынырнул, был лишён блеска скрежетом и лязгом колёс грузового поезда. Ему показалось, будто он видит самого себя на сиденье, холодный пот выступил у него на лбу и у воротника.

Выпрямив сиденье, он заподозрил, что проспал чуть ли не до утра, но, посмотрев на часы на приборной доске, понял, что не проспал и пяти часов. Ещё только приближалась полночь, и тем не менее он чувствовал себя абсолютно отдохнувшим, словно многие часы пролетели с тех пор, как он припарковал машину у станции.

Когда товарняк прогремел, визжа колёсами дальше по рельсам, земля задрожала. Поезд ушёл. Медленно выдыхая, он посмотрел на звёзды, на пригородные здания и проволочную ограду, бегущую параллельно рельсам. Глубоко вдохнул, сохраняя тишину, уловил мускусный запах своего воротника — лёгкий запах, напоминающий запах кожи после секса, покрытой потом, — запах дал ему приятное расслабление, лёгкую усталость, похожую на ту, которая заставила его заснуть.

— Ты знаешь, — сказал Поло, — ты не один. Поло сжал его колено под столом.

— Я знаю правду. Я знаю…

Смысл слов Поло не сразу всплыл в его сознании, хотя они продолжали отзываться в мозгу — настаивая, чтобы он выбрался из «мазды» и закрыл двери, пока отходил от машины и мочился на землю.

«Ты не один».

Затем, застегнув «молнию» на брюках, он вдруг осознал: кое-кто знает, что он невиновен, кое-кто может доказать, что он не имеет отношения к смерти Банистера.

«Я знаю правду».

Если Росас поговорит с Поло, если Поло поговорит с Росасом — если Росас осознает свою ошибку, — тогда, как он думал, неразбериха с Джулией может разрешиться должным образом.

«Я знаю…»

Однако как и личность убийцы Банистера, личность Поло была ещё одной тайной. Более того, он понимал, что, если он приведёт Поло к Росасу, тому придётся также признаться в истинных причинах, по которым он посещал парк Миссии (причины, которые уже были учтены детективом и которые, без сомнения, были плацдармом для остальных подозрений). И тем не менее реальность существования Поло была важна и каким-то образом помогала ему, в особенности если учитывать, что всё остальное обернулось против него.

Так что, рассуждал он, Росас должен знать правду. В конечном итоге детектив должен услышать описание Поло, выслушать и осознать, что в туалете парка Миссии был кто-то ещё.

Острая боль в животе неожиданно свела кишки. Тяжело дыша, он гладил живот, пока боль не улеглась.

Как долго он не ел? Как долго у него крошки во рту не было?

Вчера? Или за два дня до этого?

Он не был уверен.

Он сунул руку в карман в поисках мелочи. Затем прошёл через здание Амтрэка, считая монеты в темноте — шесть четвертаков, две монеты по десять пенсов, пятак, несколько пенни — вполне достаточно для того, чтобы перекусить и сделать телефонный звонок.

Оказавшись внутри пустой станции — где бродяга спал на дальней скамейке и пожилой кассир уткнулся в журнал, — он повернулся к автомату, стал сразу за мексиканкой и её маленькой дочерью. Женщина никак не могла решить, чего она хочет (кока-колу, «твикс» или?..); совершенно сбитая с толку, она внимательно изучала каждый выставленный на витрине предмет, указательный палец был прижат к пластиковому окошку, — он смог оглядеться, осмотреть станцию, купавшуюся в флуоресцентном свете, сильно пахнуло сигаретным дымом, запахами тел.