Пророчество Асклетариона - Александр Балашов

В домик на окраине Бим Рваное Ухо бежал трусцой: знал, что от всех вкусных вещей, что лежали в большом пакете хозяина и не давали покоя его собачьему носу, ему тоже обломится на желтый клык. Он хорошо знал людей. Редко в них ошибался, хотя и не без того.

У дома, предназначенного судьбой на снос, укрываясь от непогоды под бульдозером, уже нацеленным тупым стальным ножом на старое строение, так мешавшее оперативному простору строителей многоэтажек, тряслись от промозглой сырости еще два бездомных пса. Бим, считавший, что честно заработал свои харчи у стеклянного магазина, хотел было отогнать своих голодных собратьев, но человек не дал ему затеять свору.

— Ты что, Рваное Ухо?!. — прикрикнул на Бима Максим. — Нехорошо быть жадным. Нужно делиться, старик. Или нынче и собаки, как люди, живут?

Рваное Ухо, рыкнув для острастки, не стал трепать голодных сородичей, но в душе не согласился с хозяином: кто не работает, тот не ест! А получается наоборот… Нехорошо это, не по-собачьи.

Уже в доме на снос, налив в бумажный стакан водки, Нелидов почувствовал, что его знобит.

— Сейчас, сейчас согреюсь изнутри… — сам с собой разговаривал художник. — Отец до самой смерти не признавал никакого лекарства, кроме изобретения Менделеева… И ничего, до семидесяти семи дотянул. Прожил бы и больше, кабы был алкоголоиком…

Бим картинно наклонял голову, показывая всем своим видом: он — весь внимание. Две беспородных сучки нерешительно топтались в прихожей, ожидая оттуда подачек.

Максим выпил, чувствуя, как живительное тепло разливается по промерзшим членам, достал круг колбасы, отломал кусок и стал его чистить.

Рваное Ухо подполз на брюхе к ногам художника и шустро смахнул очистки шершавым языком.

— Погоди ты, Ухарь!.. — отодвинув от собаки пакет с едой и выпивкой, сказал Максим. — На, это, брат, твоя доля…

Кусок колбасы Бим поймал с лета — так ловят мячи классные вратари: мертвой хваткой. Из прихожей высунули свои носы голодные подружки Бима.

— Теперь вам, собачьи дети!..

Нелидов выпил еще, но озноб не проходил. Он потрогал свой лоб рукой, как его в детстве трогала мама, когда он в очередной раз подхватывал грипп или простуду. Люська, с которой от дня свадьбы до выдачи свидетельства о разводе он прожил целых пять лет, определять температуру его лба ладонью не умела. Она вообще много чего не умела. И уметь не хотела, имея фигуру топ-модели и смазливое личико. А он всё ей прощал. Всё. Потому что любил, наверное. Сперва она прощала тоже. И его вечные поиски своего места, «правды художника», которая не приносили и копейки в дом, и то, что он жил в каком-то своём, для неё совершенно чужом мире, бредя весталками-девственницами, жестокосердными императорами, вечно пытавшимися обмануть судьбу и странными звездочетами, больше жизни ценившими Правду своего Слова. Люська могла примириться со всем, с его достоинствами и недостатками, если бы не эта давящая, угнетающая нищета. Сначала нищета кошелька, потом и своего духа. Но как-то прощала и вечное безденежье безработицы, пока прощалось… А потом ей просто кто-то открыл глаза, сказав то, чего простить она не в силах: «Бросай ты его, пока не поздно… Ведь он — неудачник. А это болезнь не просто опасная. Безнадежная по сегодняшней жизни. К тому же заразная». Она исчезла из его жизни так же, как и появилась в ней: без всяких прелюдий и объяснений. Дочь отвезла своей матери, а сама подалась в шумную столицу, где все ловили друг друга — кто «удачников», кто «лохов» а кто судьбу за хвост.

— Плохо мне что-то, ребята, — пожаловался он бродячим собакам. — И водка не помогает…

Бим, проглотив очередной кусок, облизнулся и завилял хвостом, ожидая продолжения банкета. Осмелели и остальные бомжи-собаки. Сучки, опасливо косясь на зарычавшего Рваное Ухо, приблизились к дивану, выпрашивая подачки.

— Счастливые вы, ребята! — улыбнулся псам Максим. — Не зря же такая колбаса народом прозвана собачьим счастьем. Много ли вам надо, чтобы завилять хвостом и преданно смотреть в глаза тому, кто бросает кусочек колбасных обрезков?

Он плеснул в бумажный стаканчик и поднял тост:

— За вас, сирые бомжики! Пусть вам будет малость посытнее, а мне чуточку потеплее. Симбиоз — великая вещь. Основа выживания в любой агрессивной среде.

— Тут всем наливают или только собакам?

Нелидов обернулся на женский голос. В проеме дверей, закрывая серый свет осенней улицы, стояла незнакомка. Контровой свет мешал разглядеть гостью со всеми подробностями. Максим выпил, не спуская глаз с фигуры, загородившей проход в полуживой дом, закурил и, пустив дым, кивнул:

— Проходите, пожалуйста. Мы гостям всегда рады.

— Это ты у меня в гостях, — с хрипотцой сказала женщина, прошла на середину комнаты и уставилась на Максима. — Это дом моей бабушки. Прораб со стройки позвонил в мотель, сказал: «Вывози шмотки иль что нужное осталось — сносить будем». Вот я и пришла. А тут — ты…

— Я, — кивнул Максим, с интересом разглядывая молодую женщину. — Замков нет, даже дверей нет — чего, думаю, не зайти…

— Уже сперли, кто попроворней, — вздохнула женщина. — В нашем населенном пункте каждый третий безработный. Пенсионеры дверь за бутылку возьмут. А им больше и не надо…

— Жить стало лучше, жить стало веселей…

— Веселей некуда.

— Так наливать, красавица?

— Я за базар отвечаю.

— Так ты и по феньке ботаешь?

— Чалилась…

— За что же?

— Хозяину ларька по харе смазала…

— Приставал?

— Не то слово…

Максим налил полный стакан, протянул его незнакомке.

— За знакомство! — сказала она, не спросив, как зовут виночерпия.

— Я — Максим, а вас, как звать-величать, сударыня?

Женщина молча выпила, не спуская глаз с Максима.

— Тебе-то зачем, парень?…

Максим протянул французскую булку, отломил кусок колбасы.

— Прошу вас, сударыня…

Она откусила от булки, сказала с полным ртом:

— Да ладно прикалываться-то!.. Валерка я. Чумакова. Погоняло — Чума.

Максим, рассматривая спитое, но еще не лишенное женской привлекательности лицо, сказал задумчиво:

— Чума… Какая же ты Чума? Ты жрица храма Исиды весталка Валерия…

— Чё-чё? — перестала жевать женщина. — Чё еще за версталка? Ты давай фильтруй базар, дядя… Не то ботало прикусишь.

Максим плеснул ей еще в стаканчик. Валерка не отказалась, махнула налитое залпом, утерлась рукавом нейлоновой куртки.

— Это я так, из своего сна вспомнил… — загадочно улыбнулся Максим. — Сны мне по субботам интересные снятся. Прямо сериалы, а не сны…

Она скосила глаз на закуску.