Галльские ведьмы - Пол Андерсон

— Не сомневаюсь, — ответила Форсквилис. — Особенно после…

Она не договорила и рассмеялась. Но сразу испуганно поднесла палец к губам:

— Нет, не будем об этом говорить. Жеребцы остаются жеребцами, за что я очень благодарна госпоже Любви.

— Существует ли что-нибудь, о чем ты не знала бы? — он умиротворенно потянулся.

Она спокойно ответила:

— Многое. Политики и боги… — ее взгляд устремился к закрытому окну: неужели поднялся ветер? — Ты вернулся еще печальнее, чем до отъезда. Почему?

Странно, но не было ничего необычного в том, что он признался этой женщине-кошке, словно она была мужчиной или мудрой Бодилис: «Максим, император Максим. Я в нем ошибся. Он живет не ради Рима, а ради господства. Он хочет обрести власть не только над телом, но и над душой».

Запинаясь, он рассказал ей все, что видел и испытал. Форсквилис прижималась к нему.

— Как видишь, Ису грозит опасность, — закончил он. — И тебе, и всем твоим сестрам. Максим намерен уничтожить то, что он называет колдовством, искоренить его и предать огню.

— И ты должен вырывать за него сорняки? — тихо спросила она, не глядя.

— Я король Иса, и не сделаю этого. Наконец-то я узнал правду… Но я не могу пойти на Рим! — закричал он.

От его крика Нимета проснулась и расплакалась. Форсквилис выскользнула из постели, взяла ребенка, успокоила и покормила ее — образцовая молодая мать. Потом невозмутимо спросила:

— Что ты собираешься делать?

— Я знаю, чего не собираюсь делать, — Грациллоний стукнул кулаком. — Я много думал. У нас есть два-три года передышки. Максим должен обеспечить безопасность границы, проходящей по Ренусу, и договориться с Валентинианом. Да, и еще с Феодосием в Константинополе.

— А за это время, — сказала она, с улыбкой глядя на ребенка, — многое может случиться.

Он кивнул.

— Надеюсь на это. Ис стал центром обороны Арморики. Если нам удастся сплести сеть из союзных государств, мы выстоим. У нас множество могущественных друзей в империи. Он оставит нас в покое.

— Я думала о том, что могло случиться с Максимом, — проговорила она.

Он вздрогнул.

Форсквилис выпрямилась, пристально посмотрела на него и отрывисто сказала:

— Эти дела могут подождать и до завтра. Нас ждет третий праздник. Сегодня ночью ты будешь крепко спать.

Он почувствовал, как в нем поднимается желание.

— Мы можем лечь попозже. — Она покачала головой:

— Нет, это неразумно. Тебе нужно отдохнуть, мой король. За время твоего отсутствия накопилось много дел.

— Каких?

— Ничего серьезного. Но если их отложить, это может оскорбить Тараниса. — Королева нахмурилась. — Да, мы же тебе не сказали. После твоего отъезда явился претендент на трон. Мы вынуждены были впустить его в дом, накормили, предоставили ему женщин и другие развлечения, достойные короля. Так прошло несколько месяцев. Пора кончать этот фарс.

Грациллоний сел. Его мускулы напряглись.

— Я буду биться с ним насмерть. — Форсквилис снова засмеялась:

— Нет, в этом нет необходимости, хотя таков ритуал. Это — жалкий озисмиец. Он прослышал, что король будет долго отсутствовать, и решил, что нужен новый претендент, воспользовался этим, намереваясь тайком ускользнуть перед твоим возращением. Но я это предвидела и предупредила Сорена, который приказал незаметно присматривать за ним. Когда сегодня пришла благодатная весть о твоем возвращении, он попытался сбежать, но его схватили. Завтра утром ты его убьешь, и на этом все кончится. Ритуал будет соблюден.

Она осторожно положила мирно посапывавшего ребенка в колыбель, подошла к кровати и поправила ее.

— Надеюсь, теперь ты готов? — прошептала она. — Мы будем любить друг друга долго-долго.

Дождь лил всю ночь. К утру небо, море, холмы поглотила холодная морось. В Священном лесу с оголившихся ветвей дубов ручьями стекала вода, увлекая за собой прошлогодние листья. Красный дом на краю рощи напоминал сгусток свернувшейся крови.

Сорен в облачении священника, шестеро моряков, лошади и гончие были наготове. Они охраняли Орнака, осмелившегося опустить молоток на бронзовый щит, висевший во дворе.

Боевая упряжка центуриона легко подкатила к дому. Грациллоний спешился и направился к портику. На колоннах щерились гротескные идолы. В тени под крышей он увидел своего противника. Орнак был не слаб, как казалось Форсквилис, но костляв, кольчуга свисала прямо до дрожащих колен, шлем угрожал соскользнуть на нос. Он дрожал не столько от холода, сколько от страха.

— Приветствуем, — крикнули мужчины и слуги королю.

Орнак бросился к нему.

— Прошу вас, — взмолился он, — простите, я совершил ошибку, я сдаюсь, я унижен, делайте со мной, что хотите…

— Позвольте нам сопровождать вас, господин, — попросил моряк. — И вам не придется за ним охотиться, — хихикнул он.

— Нет, это недостойно. Так не делается, — заявил Сорен. — Мы обвяжем ему веревку вокруг талии, а ее конец отдадим вам, мой господин, — и проворчал: — Пока ты, негодяй, не найдешь в себе мужества сдохнуть, как этого хочет Таранис.

— У меня престарелая мать, господин, я посылал ей деньги, без меня она умрет с голоду, — рыдал озисмиец. Его штанина потемнела и прилипла к ноге: он обмочился.

Грациллоний ожидал прямой схватки, как с багаудом, но понял, что обманулся. Он сглотнул.

— Это будет не бой, а убийство, — вымолвил он. — Господь это не одобряет. Я принимаю его капитуляцию.

Орнак, плача, пал на колени, обнимая ноги короля. Его оттащили стражники.

— Но, господин, — сказал потрясенный Сорен, — это существо претендовало на трон. Хуже того, он сделал это из вероломства. Убейте его, во имя господа Бога.

Грациллоний вспомнил Присциллиана.

Но он был королем Иса, а перед ним стоял мошенник, попавшийся на нечестной игре.

— Хорошо, — сказал он, — давайте, по крайней мере, быстрее с этим покончим.

Помолившись Таранису, они обвязали вокруг талии Орнака веревку. Грациллоний отвел шатающегося самозванца в сторону, и они остались одни. В кронах деревьев шумел дождь, смывая капавшие на доспехи слезы. Под ногами шелестели отмершие листья. Грациллоний развязал веревку, сделал шаг назад, вытащил меч и взял щит.

— Готовься, — сказал он.

Орнак вздрогнул и выставил вперед длинный, немецкой стали, клинок. Он отказался от щита, впрочем, который никому и в голову не пришло предложить ему, а он от ужаса побоялся попросить.