Зеркало Велеса - Александр Прозоров

— Андрей! — громко крикнул Лисьин. Зверев, чуть выехав вперед, поклонился.

— Возмужал, возмужал, — признал порубежник.

— Новик! — кратко сообщил боярин.

— Смотрю, волосы торчат из-под шапки.

— Не посвящен еще, Бажан Ветранович. Новик.

— А-а… — вздохнул порубежник. — Вижу, вижу… Вижу, собрался ты куда-то, Василий Ярославович, и с сыном, и с холопами своими, и обоз ведешь…

— Обоз пустой, сам смотри. А что с сыном и холопами… Так ты о чем намекаешь, боярин?

— Сказывали, человек твой доверенный в Литву ушел, Василий Ярославович. Вроде как с королем польским о достойном имении уговариваться…

— Ярыга[10]это! — злобно рявкнул Лисьин и стукнул кулаком по седлу. Конь фыркнул, отошел чуть дальше. — Ярыга проклятый, отрыжка дохлого енота! Так дела мои в Луках Великих вел, что подворье разорил дочиста и пятнадцать гривен долга на мне оставил. А как головой выдали, так еще и сбег, жену и двух девок бросив. Серебра, мыслю, казну с собой унес. Ему в Литве легко, кто тут спорит. А что доверен — то как поймаю, на первой же сосне повешу такого доверенного, дабы далече видно было, как ноги его брыкаются.

— Я тебе верю, Василий Ярославович, — кивнул глава стражи. — Ан слухи разные бродят.

— Что мне слухи, Бажан Ветранович? — Лисьин развернулся, рывком поднялся в седло. — Не видишь, ни жены, ни дворни не везу! А кабы и вез — я боярин вольный!

Он пустил коня шагом прямо на порубежника. Холопы, не дожидаясь приказа, двинулись следом.

— Все мы бояре вольные, — отступил с дороги глава стражи. — Да государи ныне обидчивы. Сигизмунд, сказывают, зело на князя Друцкого обижен, что тот руку московскую принял. Хотя в праве своем князь. Но земли его к порубежью близки… Как бы чего не вышло.

— Это угроза, боярин? — нехорошо покосился на порубежника Лисьин.

— Князю Юрию Друцкому? Может, и так статься, Василий Ярославович. Но не от меня боярин, не от меня…

— Тогда прощевай, Бажан Ветранович. Князю Засекину от меня поклон.

— Прощевай, Василий Ярославович. Передам…

Сотрясая коваными копытами мерзлую землю, отряд промчался мимо стражи. Вскоре тракт повернул вправо, и стража скрылась из виду.

— Кто такой «новик»? — тихо поинтересовался у Пахома Андрей.

— Новик, барчук, — это сын боярский, что впервые на службу заступает.

— Ты это, сынок, ты! — подал голос боярин. — Как меч первый раз с врагом скрестишь, так новиком и станешь. Да… Жалко, в Себеж завернуть времени нет. Вроде и рядом крепость новая, а все не глянуть, что там отстроили.

— Странно, что она не на дороге стоит, — удивился Зверев. — Крепость ведь, по уму, пути на Русь должна защищать?

— Она путь и обороняет, — ответил Василий Ярославович. — А стоит там, где ее захватить труднее.

— Как же обороняет, отец, если с нее дороги и не видно вовсе?

— Самим существованием своим, сын. Сам помысли, как ты войну вести сможешь, если такая крепость во вражеской земле стоит?

— Да обойду ее просто и дальше двинусь.

— Не двинешься. — покачал головой боярин. — Я из этой крепости стану отряды распускать, они обозы разорять будут, что к тебе с припасами и казной идут, а также те, что ты с добычей и людьми увечными домой посылаешь. Коли кто из людей твоих пожелает на захваченных угодьях осесть — разорю да на деревьях развешу. А чуть рать твоя сильная появится — обратно за стены спрячусь. Нет, сынок, пока все крепости не захвачены, ни землю присвоить, ни наступление вести никак невозможно. Татар казанских возьми. Они с разбоями своими порой и вовсе до Москвы доходят. Но ни пяди земли русской себе под руку не получили. Отчего? А оттого, что ни одного города, ни одной крепости никогда взять не могли. Народ беду за стенами пересидит да обратно к пашням своим возвертается.

— Заслон возле крепости можно оставить, чтобы гарнизон вылазок не делал, — предложил Андрей.

— У одной твердыни заслон, у другой заслон — на том рать твоя и кончится. Малым ведь заслоном не обойдешься, его защитники сомнут. А больших не наоставляешься — никакого войска не хватит. Юн ты еще, сын, наивен иногда, как дитя малое. На ливонцев, вон, глянь. Они токмо замками землю свою держат. Жмудье сиволапое, знамо дело, ненавидит их лютой ненавистью, ан сделать ничего не способно. Не может твердыни ордынские[11]одолеть. Крестоносцы, чуть не по-ихнему что, выходят из-за стен, бунтарей жгут да вешают, недовольных порют, оброк свой изо всех выбивают — да обратно прячутся, отдыхают за стенами каменными. Так, почитай, четыре века и живут — с тех пор, как Ярослав Мудрый им земли приморские пожаловал. Пока замки стоят, до того часа и власть ордынская остается.

Андрей кивнул. Похоже, знаменитая тактика времен второй мировой — «обходить опорные точки и развивать наступление» — для здешнего мира не годилась. К «передовой» тактике требовались в приложение миллионные армии, сплошные линии фронта и хорошо охраняемые линии снабжения. Да и то партизаны изрядно крови попить способны. Здесь же как раз вокруг «опорных точек» вся тактика и крутится. Имея армию всего из нескольких тысяч воинов, дорогу в пятьсот вёрст патрулями не перекроешь. Особенно, если «партизаны» не в кустах от холода трясутся, а за неприступными стенами отсыпаются.

И все же, и все же…

— Однако татар такие крепости не останавливают.

— Ничего не поделать, сын. Поперек всего рубежа стены ведь не поставишь. Однако надолго те же татары задержаться не способны — потому как все добро вынуждены при себе, рядом с ратью держать. Ни назад отослать не могут, ни подмоги из дома получить. Пришли, схватили, что успели, — и в Казань скорее, добычу всей силой обороняя. И все из-за того, что крепостей боятся. Коли на малые силы разделятся, воеводы городские эти отряды тут же истреблять начнут. Да и сами татары тоже не саблями одними, а твердыней могучей держатся, Казанью. За нее прячутся, не достанешь.

— А если собраться всей Русью — да взять?

— Оно, конечно, дело хорошее, — вздохнул боярин. — Однако же тяжело ныне Руси. Со всех сторон нас, нешто собаки, и свеи, и османы, и литовцы, и татары рвут. Во все стороны грозить надобно. Как тут в одном месте великую силу супротив Казани собрать? Супротив татар соединишься — ан в другом месте рубежи оголишь. Опять же, земли немалые потеряешь.

— А сейчас мы, кстати, все еще по русской земле едем или уже нет?

— Земли русские до самой Лабы тянутся, сын. Однако же здесь у нас княжество Московское, а за Свейским озером — ужо княжество Литовское будет. Земля русская, а государь иной.[12]