Жребий праведных грешниц. Сибиряки - Наталья Нестерова

– Переселенка небось подсказала? – спросила Анфиса Ивановна.

– Не буду врать, не знаю, – ответила Агафья Егоровна. – Только ведь ради мужа-кормильца на любую крайность пойдешь. И мужик-то поправился!

Наталья Егоровна поддержала сестру на свой лад:

– Когда мокроты небесной много, нельзя мелких насекомых убивать, еще пуще дожди пойдут.

– Ну, хватит про грязь всякую молоть! – осадила их Анфиса Ивановна. – Еду готовим!

Хотя размышляла Анфиса как раз о вшах. Сначала подумала, что кормить людей насекомыми придумал какой-нибудь злой затейник. Никакой пользы от грязных вшей быть не может. Но что-то смущало, брезжило на краю, не отпускало. И Анфиса рассуждала дальше: что с родильницей произойдет, когда ее вшей есть заставят? Фу, гадость! Ага, кажется, становится понятным. От брезгливости и отвращения роженицу затошнит, замутит. Все ее внутренности винтом скрутит, живот сведет, и послед выскочит. Надо взять на вооружение, ведь есть рвотные травки, не обязательно женщинам мерзость в рот пихать. Своим открытием Анфиса и не подумала поделиться с остальными.

Наталью Егоровну попросили рассказать сказку. Чтобы потрафить Анфисе, которая признавала лишь одну достойную национальность – сибиряки, Туся принялась рассказывать про хохла, который быка в учение отдавал. Этот хохол приехал на рынок, чтобы продать быка, а там к нему подошли парни и говорят: зачем тебе продавать, отдай его в учение на пристава, когда выучится, будет тебе каждый месяц по шестьдесят рублей денег платить. Хохол и согласился, а как приехал через некоторое время, те парни-жулики ему сообщают: теперь твой бык лысый, сидит в присутствии на должности исправника, иди к нему, проси свои деньги. Хохол и пошел, там правда лысый за столом сидит и никаких претензий не принимает. Тогда хохол давай ему кнутом грозить: забыл, как я об тебя ярмо сломал? Хохла набежавшие жандармы бросили в кутузку, но потом выпустили: что с дурака взять?

Анфиса да и все присутствующие восприняли эту историю не как сказку или анекдот, а как пересказ реального события – столь велико было их пренебрежение к переселенцам. Его не растворяло и то, что от украинцев и выходцев из других областей Южной России сибиряки переняли много полезного: более удобные орудия труда, приемы огородничества, ткачества, орнаменты вышивок, крой платья, рецепты блюд, даже песни и частушки.

Через месяц после Нового года выяснилось, что обе невестки тяжелые. Прасковья – понятно, молодая здоровая жена, которая понесла сразу после свадьбы. «Но Марфа? – удивлялась Анфиса Ивановна. – Неужто у Петьки само наладилось?»

Средний сын Петр не был худоумным, то есть глупым. Он числа в уме складывал быстрее матери, память имел хорошую, лучше Степана в школе учился. Но и умным Петьку тоже не назовешь. Было в нем что-то детское, нелепое, все гы-гы да гы-гы после каждого слова. От этого досужливого гыгыканья Анфиса решила сына отучить розгами, когда Петьке было лет десять. Порола хворостиной, которую с собой носила: гыгыкнет – она его по спине хворостиной. Петька стал пуглив как заяц и ночью мочился в кровать. Анфиса махнула рукой – не действует наука.

Петр был так же высок и широкоплеч, как старший Степан. Но Степа ладно сложен, а у Петьки ноги очень длинные, тулово же короткое, словно кто-то ему на плечи надавил и к земле прибил. У Степана лицо широкое, скуластое, глаза большие, близко к носу посаженные. У Петьки голова яйцом, глаза навыкате, разбежались в стороны, точно хотели за уши спрятаться. Когда они рядом стояли, сходство все-таки проглядывалось, но Петька был как плохо сделанный Степан.

Трудиться Петька не шибко любил, но и не отлынивал: что мать скажет, выполнит от сих до сих, без удовольствия, без инициативы, без хозяйской сметки. Не было у него своей воли, только под чужой жил, по приказу. И нисколько его не расстраивало, что он такой нюхлый. Лыбится к месту и не к месту, гы-гы.

Женила Анфиса Петьку десять лет назад, когда ему только восемнадцать стукнуло. Рано, конечно, зато на какой справной девке! Месяц, второй, третий, пятый после свадьбы проходит – не беременеет Марфа. Плохой знак. Обычно в бесплодии винили женщин. Анфиса тоже про невестку говорила: «Лицом бела, да нутром гнила». На самом деле подозревала Петьку. И не напрасно.

Ходила подслушивать к их спаленке, ухо к двери прикладывала. Возятся, Петька пыхтит, все как положено. Потом вдруг Анфиса слышит голос сына: «Еще чеши! Сильнее чеши!» Чего это она ему чешет? Спину, что ли? Или пятки? Точно дитяти? Потом снова Петькин голос: «Пососать дай!» И раздается чмоканье – как теленок под коровьем выменем кормится. Да что ж у них там происходит? Петька зарычал утробно, и молодые затихли. На следующую ночь Анфиса снова подслушивала, и опять повторилась странная спектакля.

Не нравилось все это Анфисе, поэтому затеяла она откровенный разговор с Марфой. Отозвала в сторонку и стала допытываться. Сначала намеками, но Марфа-дура, как будто свекрови приятно такие допросы вести, только краснела и мыкала. Тогда Анфиса прямо спросила, как Петька ей вставляет. Оказалось, вовсе не вставляет! Силы небесные, у нее невестка нераспечатанная!

А с другой стороны, могла бы Анфиса терпеть год-два мужа, который «почеши» и «дай пососать»? Анфиса бы его, даже Ерему, поганой метлой до околицы гнала бы. Марфа терпит. Такая святая?

В святость современниц Анфиса не верила. Святые девы в других, израильских обстоятельствах обитали. А у сибирских баб страсти-желания неосуществленные – что пыж, забитый в дуло ружья. Задел курок, порох вспыхнул, пыж погнал вперед с громадной скоростью дробь – кого не убьет наповал, того покалечит.

Анфиса не любила вспоминать про визит к доктору. Доктор был пьян и обозвал ее Антуанеттой.

Специально повезла Петьку в земскую больницу, подальше от глаз односельчан. Дождались очереди, вошли в кабинет. Доктор не то чтобы вусмерть пьян был, но изрядно.

– На что жалуетесь? – спросил и громко икнул.

– Вот сын мой, полгода женат, детей нет.

– Полгода не срок, и-ик! Раздевайтесь!

– Чего? – оторопела Анфиса.

– Я не вам, мамаша! Прикажете по прекрасным глазам вашего сына мне его половое бессилие определять? Вы, мамаша, за дверью подождите. Снимай порты, герой, и показывай свое хозяйство.

Анфиса вышла, села на лавку, и почти сразу раздался столь дикий крик боли Петра, что она чуть не свалилась, а некоторые люди из очереди испуганно вскочили. Петр вылетел из кабинета, на ходу натягивая штаны, и рванул к выходу.

– Мамаша, зайдите! – послышалось из кабинета.

Анфиса вошла. Доктор промокал усы платком – только что выпил, не таясь, стопка рядом стояла. Он выдвинул ящик стола, убрал стопку и обратился к Анфисе:

– У вашего сына, научно говоря, фимоз – узость отверстия крайней плоти или ее приращение.

У Анфисы еще стоял в ушах страшный крик сына, и она ничего не понимала из слов доктора.

– Чьей плоти? – спросила Анфиса.