Мама мыла раму - Татьяна Булатова

– Горько! – бурчит себе под нос нотариус Шенкель и начинает собираться на праздник.

К Катькиному возвращению из школы накрыт стол. Девочка мутоновым комком вваливается в квартиру, разрумянившись от мороза и быстрого шага.

– А ты чего дома? – интересуется она у матери, блаженно улыбавшейся в никуда.

– Не пошла вот… – кокетливо отвечает Антонина Ивановна. – С Татьяной поменялась.

Катя внимательно смотрит на мать, подозревая ту в плохом самочувствии. Нет, ничего подобного: дома пахнет пирогами, вместо халата – крепдешиновое платье в горох, губы накрашены, бусы красные. Девочка настороженно проходит в комнату: скатерть белая, наливка в графине, сервиз парадный, вынимаемый по особым случаям, потому что японский, «твое приданое». Навстречу – тетя Ева в жабо, торжественная и сосредоточенная, как на концерте в филармонии.

– Проходи-проходи, – подталкивает дочь в спину Антонина Ивановна.

– А что случилось-то? – решается задать вопрос Катька. – У нас гости?

– Да какие гости? – машет рукой Антонина. – Вот тетя Ева, и все. Праздник сегодня.

Катя вытаращила на мать глаза:

– Како-о-о-ой?

– Ну как какой? Девушкой ты стала. Менструация у тебя началась…

– Котя! Девочка моя! – вылезла из-за стола Ева Соломоновна, чтобы обнять свою драгоценную бат и вручить ей подарок.

– Ты что?! – побагровев, взвизгнула Катька, напирая на мать. – Всему дому рассказала?!

Антонина оторопела:

– Да ты что, Катерина, белены объелась?

– Это ты белены объелась! – закричала Катька. – Ты объелась!

– Что ты, Катюша! – попыталась вмешаться Ева Соломоновна.

– Ничего! Перед всеми меня опозорила! Теперь все будут в меня пальцем тыкать! – истерила Катька, подпрыгивая на одном месте.

– Мы праздник тебе хотели устроить, – сдержанно объясняла Главная Подруга Семьи.

– А вы-то тут при чем? – заорала девочка. – Вам-то какое дело?! Чего вы все время в мою жизнь лезете?!

После этих слов Ева Соломоновна как-то разом осела, сгорбилась, беспомощно посмотрела на Антонину и положила на пустую тарелку синюю бархатную коробочку. Самохвалова побагровела и залепила дочери затрещину, отчего та мгновенно успокоилась и ушла в комнату.

– А ну иди сюда! – грозно потребовала Антонина Ивановна, обращаясь к закрытой двери в «детскую спальну».

– Не надо, – остановила ее Ева Соломоновна и скривилась.

– Е-э-эва, – схватила ее за руку Антонина. – Не уходи.

Главная Подруга Семьи Самохваловых на ощупь выбралась в коридор. Как слепая, натянула на голову мохеровый берет, накинула шубу, застегнула до половины финские сапоги, попыталась что-то сказать, но не смогла и выскочила из квартиры как ошпаренная.

– Ева! – только и успела крикнуть Антонина Ивановна в спину улетающему из дома ангелу. – Подожди!

В ответ мяукнула подъездная кошка и хлопнула входная дверь: нет больше ангела. Улетел!

В классе надо мной ржут: «Самосвалова будет снежинкой! Самосвалова, куда колеса денешь!» И это все из-за НЕЕ! Как Новый год, так Снежинка. Сама-то в нормальном платье, а на меня эту дурацкую корону. Попробовала бы сама в ней посидеть: головой мотнешь, а в салат осколки сыплются. И Ева еще: «Звездочка!» Уже никто миллион лет в новогодних костюмах в школу не приходит. Пашкова вообще в пятом классе на Новый год в джинсах пришла. Это я понимаю.

На «Огонек» не пойду, а ЕЙ скажу: классная заболела, ничего не будет.

Ненавижу Новый год! Всегда одно и то же: ОНА, Я и ЕВА. Главное, еще спрашивают: «Хорошо тебе, Катенька?» Да мне ужасно!!! Все люди как люди, в гости ходят, на улице обнимаются, спать до утра не ложатся, даже дерутся, Пашкова рассказывала. А МЫ по-семейному, по-домашнему… Еще и тетя Ева ночевать останется – вообще нормально. Если из Москвы приедут, никакой костюм не надену. Вот хоть тресни! И если не приедут, тоже не надену.

Встречать москвичей собирались, как положено: сначала всю неделю генералили, потом закупались, наряжали елку. Накануне приезда, как водится, созвонились: уточнили время, номер вагона и расцеловались заочно.

– Целую! Целую! – кричала Антонина Ивановна в трубку. – Жду-у-у!

– Я снежинкой не буду, – дернула ее за рукав Катька.

Самохвалова не сразу поняла, о чем идет речь. И прежде чем догадалась, что означают Катины слова, пристрастно, как в микроскоп, исследовала лицо дочери. Перед ней стояла несуразная девочка-подросток с непропорционально длинным носом на узком нечистом лице.

– Господи, да какая из тебя снежинка? – неожиданно быстро согласилась Антонина Ивановна. – Если вот только Буратино!

Катька поняла материнский намек, вспыхнула и бросилась в «спальну».

– Да что же это такое! – возмутилась Антонина. – Ничего ей не скажи: то не так, это не эдак. Может, тебя по имени-отчеству величать? – крикнула Антонина запершейся в комнате дочери. – Ты вообще себя со стороны видела? – продолжала разговор с закрытой дверью Самохвалова. – Снежинкой она не будет! Веди себя нормально, в первую очередь, а потом требуй!

Антонина Ивановна рассердилась не на шутку: за этот год Катька отличилась. Сначала выжила Солодовникова, потом Еву. Та после злополучного обеда в торжественный день вот уж три недели как к ним ни ногой – обиделась. «А чего обижаться? – недоумевала Самохвалова. – Я-то здесь при чем? Вот на нее и обижайся!» Антонина находилась в некой растерянности: с одной стороны, ее не покидало желание взять в руки Сенин ремень и выпороть отбивающуюся от рук Катьку. С другой – что-то удерживало ее от этого шага. Уж слишком стремительно начала меняться дочь, при этом демонстрируя столь мощное сопротивление, что Антонина Ивановна просто побаивалась перегнуть палку, напуганная многочисленными историями о том, как доживают в одиночестве свой век старухи, брошенные своими дочерями.

– Ну, ведь я-то у тебя есть, – успокаивал ее Солодовников, гладя по шелковой коленке.

Самохвалова с раздражением сбрасывала его руку и фыркала:

– Да за тобой самим глаз да глаз нужен! Забываешь все на ходу, того и гляди дом взорвешь. С работы уволили: на дежурство не вышел. Перед Санечкой неудобно…

– Я забыл, – оправдывался безработный Петр Алексеевич и обещал трудоустроиться в ближайшее время.

– Куда-а-а? – разводила руками Антонина Ивановна. – Кому ты ну-у-ужен?

Тот бодрился, ходил вокруг своей Тонечки петухом, бряцал шпорами, а ночами дрожал от страха: как бы чего не вышло! Память отказывалась служить своему хозяину – приходилось оставлять для себя самого записочки: «Уходя из дома, НЕ ЗАБУДЬ! Выключить газ, свет, закрыть дверь». Или «Если со мной произойдет что-то непредвиденное, звонить по телефонам…» И ниже следовал список тех, кто знал, что делать дальше. Первой в списке значилась фамилия Антонины Ивановны Самохваловой.