Стезя и место - Евгений Красницкий

– Митюха! – раздалось с края поляны. – Поднимай своих молокососов! Пора!

Над острогом стоял сплошной ор, слагающийся из детского плача, женских причитаний и мужской ругани – детей от четырех до десяти лет распихивали по телегам. Младшая стража пришла рановато, ничего еще оказалось не готово, и отрокам было велено ждать на другом берегу Кипени, не переезжая через мост.

Острог под ночным небом, усыпанным яркими звездами, с противоположного берега реки представлял собой прямо-таки кадр из какого-то сказочного мультфильма – темная громада, подсвеченная с одного бока луной, сияющая изнутри отсветом множества факелов и зеркально отражающаяся в водах Кипени. Только вот благостность этой картины начисто опровергалась звуковым фоном, более подходящим фильму о зверствах оккупантов на захваченной территории.

Ждать пришлось долго, что-то там в остроге у ратников не ладилось, и «господа Совет» снова собрались вокруг Дмитрия.

– Ты нам что-то рассказать хотел, – напомнил Мишка Илье.

– А, да! Так вот: жил, значит, в Огневе дед. Не так чтобы старый, но за полвека перевалило. И жил он не как все люди, а один с четырьмя бабами. За что уж ему такое наказание выпало, не знаю, а только всей семьи у него было: две внучки, теща и старшая тещина сестра. И еще скуповат он был, недаром же прозвание имел Брезетя[6]. Вот, значит… и сам-то Брезетя уже немолод был, теща его уж и совсем древней сделалась, а сестра ее старшая и вовсе ветхая. Да еще и страшна, как смертный грех, и замужем никогда не была, а через это и в уме повредилась – каждый день все жениха ждала, прихорашивалась да наряжалась.

Сами понимаете, что характер у Брезети от такой жизни был хуже некуда, а внучки, как на грех, красавицы писаные и в самой поре: одежа на них чуть не дымилась – так парни пялились. Брезетя же, однако, все сватовства заворачивал – все выгадать что-то хотел на замужестве внучек.

– Ну и каким боком это к нам? – поинтересовался Демьян.

– Сейчас, погоди, до сути дойду. Как девки обувку за ворота мечут, на суженого-ряженого гадая, знаешь?

– Ну в ночь перед Рождеством…

– Это сейчас перед Рождеством, а раньше… неважно, все равно зимой, давний обычай. Так вот: в ночь, когда это гадание свершаться должно было, у забора Брезети чуть ли не толпа гуляла – женихов собралось поболее десятка. По обычаю-то, прохожий случайным должен быть, да кто ж поверит-то, что столько народу случайно по нескольку раз туда-сюда по одному месту ходит, да еще ночью?

Пугнул Брезетя внучек, чтобы не высовывались, собрал по всему дому всякую старую, рваную обувку, заложил в каждую по полену, чтоб поувесистее было, и шумнул слегка за забором, вроде как девки гадать собрались. Женихи, конечно, к этому месту, как мухи на мед, а Брезетя высунулся и как начал в них обувку с поленьями метать! На улице крик, стон, женихи разбегаются, а Брезетя орет: «Куда ж вы, люди добрые? У меня еще много рванья осталось! Всем хватит, налетай!» Куда там, все разбежались, осталось только двое. Один сидит на снегу – за разбитый нос держится, другой без памяти валяется – в голову прилетело. Берет тогда Брезетя тещу и сестру ее, умом ущербную, и выводит на улицу. Подходит к тому, что за разбитый нос держится, и говорит: «Радуйся, человече, счастье-то какое тебе привалило! Выпало на тебя гадание, вот твоя суженая!» и указывает на тещу. Жених глазами похлопал-похлопал, а потом как вскочит да как дернет вдоль по улице, только снег, как из-под скакуна, в разные стороны.

К тому времени как раз и на голову ушибленный очухался – сел и оглядывается, видать, вспоминает: где он, что с ним и зачем? Подходит к нему Брезетя и говорит те же слова ласковые, что и первому, который с разбитым носом, но указывает уже не на тещу, а на сеструху ее. А та, дурища, обра-адовалась! Наконец-то и для нее жених сыскался! Запела чего-то и даже приплясывать принялась. Под женихом от такого зрелища аж снег подтаивать начал – мало того что поленом в сапоге по голове огреб, так еще и диво такое перед ним выплясывает! Как на грех, у тещиной сестрицы нога подвернулась, и она так на суженого-ряженого и обрушилась. Думаете, убилась? Ничего подобного! Целоваться полезла!

Тут-то жених и сомлел – глазки закатились, личико задумчивым сделалось, и прилег он обратно на снежок. А Брезетя говорит: «Не повезло, жених нынче робкий какой-то пошел – то сбежать норовит, то в беспамятство впадает. Не кручиньтесь, девоньки, скоро помрете, в Ирии снова молодыми станете, а женихов там видимо-невидимо. Даже и для тебя, убогая».

Вот так и вы, ребятушки, как те женихи, видать, самыми умными себя считаете да судьбу обмануть хотите. Те вместо светлых богов исход гадания предрешить пытались, а вы в соплячьем возрасте надумали полными ратниками стать, да еще уважения к себе требуете, как к смысленным мужам. А как жизнь вас поленцем приголубила, так все сразу наружу и вылезло: одному нос расквасило, так он крепость жечь собрался, а другому в голову прилетело, так он всех поубивать готов. Ну, Михайла, понял теперь, какого я от тебя слова и знака жду?

Не понял Мишка, откровенно говоря, ни черта, но многозначительно кивнул и собрался сказать что-нибудь о том, что время для столь серьезного разговора неподходящее и надо собраться попозже, все спокойно обсудить, а сейчас нечего пороть горячку и… что-нибудь еще, в том же духе. Понятно было, что ждут от него другого, что будут разочарованы, что по молодой горячности могут натворить глупостей, но надо было прежде всего разобраться в ситуации самому.

Слава богу, говорить ничего этого не пришлось – по настилу моста загрохотали копыта, и все, обернувшись на звук, увидели, что, заслушавшись Илью, пропустили момент, когда из ворот выехал десяток ратников, а за ним потянулись телеги. Гремел копытами по мосту конь Тихона – племянника Луки Говоруна, назначенного десятником временно, на один год. Тихон, опередив свой десяток, подъехал к отрокам и, высмотрев Дмитрия, начал давать указания.

– Так, Митюха, восемь человек сажай возницами на телеги. Там в каждой кроме детей по бабе посажено, для присмотра, их отгоните на самый зад телег, чтоб до возниц дотянуться не могли, и предупредите: если что, первый болт – их. Один десяток поставишь вперед, остальные… ох, туды тебя! Самострелы! Да стреляйте же!

С первой телеги, уже доехавшей почти до середины моста, соскочил мальчишка и, лихо перемахнув через перила, сиганул в воду. В него-то и приказывал стрелять Тихон, но стрелять было некуда – мальчишка нырнул и довольно долго не показывался над водой. Отроки держали самострелы наготове и внимательно вглядывались в освещенную ярким лунным светом поверхность реки. Кажется, никого из них особенно не волновало то, что стрелять придется в ребенка.

– Да стреляйте же, стреляйте! – повторял как заведенный Тихон – у него от неожиданности явно сдали нервы.

«Вот так, сэр, и отдаются идиотские приказы – первое самостоятельное задание в роли десятника, и в самом начале прокол. А срок, чтобы проявить себя, всего год. И лорда Корнея удовлетворить надо, и с подчиненными не разругаться. Сейчас вот, вместо того чтобы своих раззяв ругать, на нас окрысится, мол, стрелять не умеем. А у кого-нибудь из наших тоже нервишки сыграют, и не станет у Луки племянника».