Ошибка "2012". Мизер вчерную - Феликс Разумовский

— Целую ручки, мэм, давно не виделись, — тронул он шляпу, почтительно вскакивая с плетёного стула. — Прошу прощения, что оторвал от важных дел. Нужда, знаете ли, нужда…

— Привет, Джонни, привет, — кивнула Мамба, устроилась напротив, оценивающе прищурила поблёскивающие глаза. — Ну, что на этот раз? Поезд или банк?.. А-а-а, вижу, поезд… Никак, Джонни, ты вздумал устроить Великую паровозную гонку[64]?

Пухлые губы негритянки раздвинулись, обнажая крепкие зубы. То ли смеётся, то ли скалится, то ли просто готовится вцепиться кому-то в глотку… Усатый джентльмен на таком фоне казался — да, хищником, но мелким и относительно безобидным.

— Ваша правда, мэм, вроде того. — Он нервно огляделся по сторонам. — И хотелось бы, знаете, чтобы всё прошло как в прошлый раз. И в позапрошлый. Чтобы, знаете, лишней пыли не поднимать. Чтоб никто ничего…

И он сделал неспешный, весьма красноречивый жест. Куда там древним римлянам, требовавшим: «Прикончи его!»

— Ладно, — выдержала паузу Мамба. — Я попрошу духов. Но им нужны жертвы. Как в тот раз…

— Да-да, конечно, всё как всегда. — Усатый кивнул, привстал и выложил на стол объёмистый кисет. — Вот, надеюсь, им понравится вкус двойных орлов[65].

— Надеюсь. — Мамба развязала кисет, заглянула внутрь, взвесила на руке. — Сколько у меня времени?

Печатные доллары она не признавала. Жалкие зелёные бумажки. Цвет золота куда приятнее глазу.

— Не более трёх дней. — Усатый поднялся уже окончательно, вновь тронул шляпу, стиснул в руке свою дубину-трость. — Приятно было, мэм, надеюсь, не в последний раз.

— Да, я тоже надеюсь, что не в последний, — улыбнулась Мамба, подождала, пока стихнут осторожные шаги, и отправилась к себе. Ей отчаянно хотелось есть.

В гостиной уже всё было готово: внимательная горничная, томящийся секретарь, стол, с лихвой накрытый на три прибора. Не хватало только хозяина дома, чёрт бы его трижды побрал.

— И что у нас сегодня? Надеюсь, не грицы[66]? — хмуро пошутила Мамба, посмотрела на часы, выругалась про себя, села. — Ну, спасибо Тебе, Господи, что напитал. От щедрот Твоих. Аминь. Ну, с Божьей помощью…

Ели по преимуществу молча, общий разговор не клеился — горничная подавала, секретарь смиренно жевал, Мамба смотрела то на пустое кресло, то на старинные часы, то в свою тарелку. Наконец после яблочного пирога и маисовых оладьев с клюквенным сиропом она скомкала салфетку и удалилась наверх, в свои личные апартаменты.

…Ну так и есть. Из-за дверей спальни раздавался оглушительный храп. Казалось, там околевала артиллерийская лошадь.

«Такую твою мать! — Мамба вошла, нахмурилась, качнула головой. — Ну вот опять. Верно говорят белые: горбатого только могила исправит…»

Выражаясь современным языком, это была картина маслом: дрыхнущий в одних подштанниках Абрам, разбросанная одежда, на комоде шприц, стекляшки, жгут, фетровая, с грязными полями шляпа. Как ни силён был сын Большой Пантеры, его вновь победил проклятый дух цветка. Победил уже в который раз.

— Эх ты, великий воин… — Мамба укрыла Абрама пледом, собрала с пола вещи, тяжело вздохнула. — И почему ты такой беспросветный дурак?..

И что, спрашивается, не сиделось ему, не жилось на зелёной Ямайке? Солнце — почти как дома, негры — сплошь из дружественных племён, законная жена — и сама на панель не идёт, и тебя от сахарной плантации избавила… Она провидица, она ворожея, она избавительница от всех напастей. Причём такая, что от клиентов отбоя нет. Повсюду уважение, радушие и почёт…

Так нет ведь, припёрло ему тащиться в Америку — плясать танец смерти плохим белым людям. Плясал отважно, дослужился до сержанта, получил медаль Почёта из рук самого генерала Гранта[67]. Однако в битве при Нэшвилле был нешуточно ранен, чудом сохранил ногу и в итоге привёз домой «солдатскую болезнь»[68]. Со всеми её скверными последствиями — пьянящий дух красного цветка прочно обосновался у Абрама в душе. Под действием морфина Мбилонгмо становился задиристым и драчливым, лез напролом и, не слушая доводов рассудка, принимался плясать танец смерти всем плохим белым. В такие дни его снедала мрачная злоба, он ненавидел буквально всех, кто его окружал, и лишь Мамба умела с ним совладать. Видят Боги, сколько раз она выручала его, отмазывала от тюрьмы, а может, и от суда Линча?.. Каждый раз, опамятовавшись, Мбилонгмо клялся — страшно, на крови, — что это в последний раз. Однако потом всё повторялось. Пока Мамба со скорбью не поняла, что могучего Мбилонгмо уложил на обе лопатки дурманный красный цветок. И с этим нужно было что-то делать. Делать решительно и скоро. Пока ещё не поздно…

— Ладно, спи, дурачок. — Она подоткнула Абраму одеяло, пошла было из комнаты, но в дверях задержалась и пообещала ему: — Я что-нибудь придумаю. Придумаю обязательно…

Ей не пришлось размахивать аварийным треугольником, постепенно терять веру в человечество и бросаться под колёса автомобилю ДПС. Боженька, явно пребывая в неплохом настроении, сотворил чудо.

Почти немедленно в автомобильной реке замигал поворотник и на обочину съехала беленькая «семёрка».

— Что случилось?

Из окна выглядывал человек, при взгляде на которого Тамара Павловна сразу вспомнила Чечню, а Робин Доктороу, содрогнувшись, подумал о теракте в лондонском метро. И их вполне можно было понять: человек в «Жигулях» оказался смуглокожим, черноволосым, бородатым и горбоносым. Классическое «лицо кавказской национальности».

— О, сам вижу, — присмотрелся он к раскляченному «Патриоту», а потом вдруг улыбнулся, и его лицо словно озарил внутренний свет. — Ну что, не хочет? Не едет?