Герцог-грешник - Адель Эшуорт

– А когда родился Гилберт?

– М-м... позвольте... Да, в тысяча восемьсот двадцать втором, два года спустя после того, как его отец женился на мисс Кресуолд. – Гастингс нахмурил брови, проглядывая свои записи. – Он так и остался единственным ребенком – говорят, что у его матери были тяжелые роды и ей посоветовали больше не иметь детей; к тому же она умерла от болезни легких два года спустя. Гилберта воспитывал отец, очевидно, надеясь, что ребенок пойдет по его стопам, но когда тот был еще юношей, выяснилось, что у него нелады с цифрами и он никогда не преуспеет в банковском деле. Подозреваю, что именно тогда Гилберт решил избрать профессию актера. Остальное вам приблизительно известно.

Уилл откинулся в кресле; в недоумении прищурив глаза, он некоторое время постукивал большим пальцем по крышке стола. Гастингс, закрыв записную книжку, ожидал вопросов или указаний. Что, черт побери, может быть общего между сыном еврея-банкира и Вивьен? И каким образом этот Гилберт узнал о его бесценной рукописи?

– Дэвид Герман-старший и Дэвид Герман-младший все еще живы? – спросил он, уже зная ответ.

Детектив покачал головой:

– Нет, ваша светлость, старший Дэвид умер естественной смертью несколько лет назад, а младший погиб во время пожара в собственном доме.

– Понятно... – Уилл глубоко вздохнул. – Он умер до того, как его сын уехал в Европу?

– Да, ваша светлость, банкир умер девять лет назад. Однако он оставил Гилберту кругленькую сумму, хотя вскоре тот почти все пустил по ветру. У самого актера нет ни гроша за душой, если только он хорошенько не прячет свои деньги. Мы не нашли и следа какого-нибудь существенного капитала, принадлежащего ему или его отцу.

– Итак, – Уилл медленно встал и принялся мерить шагами персидский ковер, размышляя вслух, – семья еврея-эмигранта приехали в эту страну, начали бизнес, у них появились сын и внук, который, в свою очередь, продал бизнес в молодые годы. Внук женится на женщине, чей отец оказался владельцем банка. С помощью банкира и его денег он со временем и сам составил приличное состояние. Его жена умирает, и их единственный ребенок, наполовину еврей, становится шекспировским актером, который неожиданно появляется в Корнуолле для весьма необычного разговора с местной вдовой, продающей цветы, а та, в свою очередь, пытается выманить у меня бесценную рукопись...

– Да, и это все, что нам пока известно, ваша светлость.

Уилл остановился перед огромным камином и задумчиво посмотрел на две прекрасные китайские вазы, которые, если их продать, принесли бы ему гораздо больше денег, чем рукопись, решись он выставить ее на антикварном рынке. Обыкновенному человеку сонет вряд ли нужен.

– Почему Вивьен? – услышал герцог свой произнесенный вслух вопрос. – Какую роль она играет во всем этом?

– Не имею ни малейшего представления. – Гастингс откашлялся. – Хотя вполне вероятно, что актер шекспировского театра, откуда бы он ни появился, не прочь обрести рукопись, подписанную самим мастером.

Кивнув, Уилл засунул руки в карманы и повернулся к детективу.

– Согласен. Но зачем ему использовать миссис Раэль-Ламонт? Зачем ей подвергать риску свою работу, доброе имя и будущее, посещая меня?

Крайне осторожно подбирая слова, Гастингс ответил:

– Подозреваю, ваша светлость, что этот человек имеет какую-то власть над вдовой. А пока мы даже не знаем, каковы его намерения. Изменение имени «Гильберт» на «Монтегю» может вообще не содержать злого умысла – возможно, он сделал это из-за своей работы на сцене или, что более вероятно, потому что это – еврейское имя.

Уилл прекрасно понимал, какую роль антисемитизм может сыграть в карьере человека в городе или за его пределами, и все же перемена имени показалась ему весьма загадочной. Вероятно, все обстоит гораздо сложнее – уж очень много возникает вопросов.

– Не нравится мне все это, Гастингс. Здесь есть какой-то душок, и я хочу установить причинные связи...

– Мы найдем их, сэр, – убежденно произнес детектив.

– А как насчет той женщины в таверне? – поинтересовался герцог, словно это только что пришло ему в голову.

Гастингс вздохнул.

– Пока ничего. Мы попытались отыскать ее по мантилье, но неудачно. Она все еще загадка.

Ну вот, снова тупик! Если и было что-то, чего Уилл не выносил, так это чувствовать себя дураком.

– Что может быть общего между привлекательной блондинкой, сыном банкира, ставшего шекспировским актером, и вдовой, спокойно живущей в южном Корнуолле? – громко спросил он, не ожидая ответа. Впрочем, ему следовало бы лучше знать Клемента Гастингса, который, не говоря уже о прочем, был блестящим знатоком правил хорошего тона и поэтому счел себя обязанным отреагировать.

– Я считаю, что разгадку надо искать в личности Гилберта Монтегю, или, точнее, Германа. Все начинается с него. У меня пока нет никаких сведений по поводу того, что мадам Раэль-Ламонт не та, за кого себя выдает, но на всякий случай двое из моих людей проверяют ее прошлое и судьбу ее покойного мужа. Если она что-то скрывает, мы непременно выясним это.

– Что ж, хорошо. – Уилл кивнул.

Гастингс встал, понимая, что это сигнал к его уходу.

– Я буду сообщать вам все важные новости, ваша светлость, особенно если мы узнаем что-то о женщине или мадам Раэль-Ламонт.

– Да, благодарю вас, Гастингс.

После того как детектив поклонился и вышел, Уилл несколько долгих секунд оставался на месте, разглядывая искусный узор крайне дорогого восточного ковра под ногами. Герцога неожиданно поразило, как странно складывалась его жизнь: он мог позволить иметь подобную роскошь и вообще любую роскошь, какую только пожелает, и все же в данный момент не чувствовал себя значительной и достойной личностью или хотя бы человеком, в чем-то испытывающим недостаток. Он скучал по Вивьен, по обмену насмешливыми замечаниями, доставлявшими радость им обоим, по моментам страсти, которая овладевала ими, как только они оказывались рядом. Именно сейчас ее не было с ним, а он так в ней нуждался!

Если бы только интимность супружеской жизни была столь же удивительной, подумала Вивьен, пытаясь помешать воспоминаниям затуманить ее глаза слезами. Если бы муж желал ее физически... Если бы он любил ее с завершающими моментами страсти, что удовлетворяло бы их обоих... Если бы, если бы...

Боже, ну почему она должна постоянно вспоминать об этом?

С раздражением, порожденным упрямством, за которое ее постоянно корил отец, Вивьен опустила руки в большой цветочный горшок с землей, не обращая внимания на то, что тут же испачкала передник. Сказать по правде, герцог ее не на шутку разозлил, и теперь ею в большей степени руководила решимость, а не смущение.

Если бы только он овладел ею...

Стиснув зубы, Вивьен бросила землю с такой силой, что большая ее часть разлетелась по стенкам керамического горшка. Она сделала это нарочно. В эту минуту ей хотелось бросаться грязью, а почему бы и нет? Было уже достаточно поздно, время принять ванну и отправиться спать. Перед этим можно испачкаться, и к черту всех мужчин.