Мне надо кое в чем тебе признаться… - Аньес Мартен-Люган

Чтобы справиться с нарастающей тоской, я быстро вскочила со стула и приготовила кофе.

— Ава? — позвал меня коллега Ксавье. — Я займусь рабочими вопросами потом, чтобы побыстрее освободить тебя.

— Спасибо. Пойдемте, я покажу вам жилые комнаты.

Парню повезло, они были обставлены, сюда перевозилась вся ставшая ненужной мебель, Ксавье не хотел, чтобы дом пустовал, и, выходит, был прав. Я прогоняла воспоминания, притворялась, что не замечаю некоторых деталей. Мы обошли все помещения, и я открыла последнюю дверь.

— Наша спальня, — объявила я. — Прошу прощения, ваша спальня.

— Я буду спать в другой комнате, — возразил молодой человек.

Наш жилец был тактичным.

— Как захотите… Пожалуй, вы со всем познакомились. Можете приступать к работе. Будут проблемы — звоните.

Нужно быстро уходить, нельзя же разрыдаться при посторонних. Они и не пытались меня остановить, за что им большое спасибо. Когда мы подошли к входной двери, я обернулась к ним и в последний раз изо всех сил стиснула ключи, мои ключи. Не могла я отдать ему ключи Ксавье, предпочла расстаться со своими.

— Держите.

Он схватил их, как драгоценный дар. Это меня тронуло. И впрямь этот молодой человек, наверное, подойдет нам.

— Скажите мужу, что я буду стараться изо всех сил.

— Спасибо, ему будет приятно. До свиданья.

Я вышла, а за мной последовал коллега Ксавье, что меня напрягло.

— Ава, я буду недалеко от больницы и мог бы ненадолго заскочить к Ксавье. Как ты считаешь?

Я едва не приняла его предложение, но побоялась, что врачи или медсестры будут недовольны.

— Мило с твоей стороны, но он пока очень усталый и в плохой форме. Я обязательно скажу ему, что ты собирался прийти. И большое спасибо от него за то, что нашел человека для клиники.

— Я все понимаю, ничего страшного, зайду в следующий раз, а за парнишкой буду приглядывать, можешь на меня положиться.

Полчаса спустя я вошла в больницу. В каком-то углу моего сознания копилась горечь — я обижалась на Ксавье за все, что он вынуждает меня терпеть, и за переживания детей. В другой же части находилось место только беспокойству за него и любви. Я хотела, чтобы он опять был со мной, стал прежним, чтобы мы сражались вместе. Мое появление удивило медсестер.

— Ой… у него физиотерапевт.

— Ничего страшного, я подожду.

Я расхаживала по коридору, лавируя между тележками и нянечками. Этот коридор я знала наизусть и ненавидела, что мешало мне успокоиться. От въедливого запаха чистящего средства, перемешанного с запахом болезни, меня мутило. У болезней и ран есть свой собственный запах, как я узнала за последние недели. Дверь палаты 423 открылась, и массажист направился ко мне с озабоченным видом.

— Здравствуйте, хорошо, что я вас встретил.

— Да, я тоже рада, здравствуйте. Как проходят сеансы?

— В том-то и дело… мне как раз об этом и надо с вами поговорить. Он совершенно инертен, пал духом, такое нередко бывает с пациентами, однако обычно реальная перспектива скоро встать на ноги стимулирует их. К сожалению, это не случай Ксавье. Мы должны были бы уже поднять его, но пока это исключено. Он потерял много мышц на правой ноге, а в ближайшие месяцы основная нагрузка ляжет на нее. К тому же он сильно похудел.

Слишком мягко сказано, Ксавье превратился в собственную тень, щеки ввалились, от руки остались только кости, а ребра, с которых сняли повязку, торчали.

— Сегодня утром я встретил психотерапевта нашего отделения. Она сказала, что несколько дней назад ваш муж выгнал ее, он не хочет ее помощи…

Я не знала. Почему он скрыл это от меня? Почему уклонился от моей поддержки? В очередной раз.

— Может, вам удастся что-то сделать? Но будьте осторожны, он очень уязвим.

Интересно, он что, считает, будто я ничего не делала?! Да я каждый день из кожи вон лезу.

— Да, знаю, я постараюсь… Держите меня в курсе.

— Обязательно. Удачи вам.

Я даже не взяла на себя труд поблагодарить его. Сделав глубокий вдох, я постучалась и вошла. За долю секунды лицо Ксавье претерпело ошеломляющую метаморфозу. Пока я не возникла в поле его зрения, оно было жестким, напряженным, злым. Получается, вот он какой, когда в палату входит медсестра, нянечка или врач? Иначе говоря, передо мной он ломает комедию, совершает усилие, натягивая на лицо более благостное выражение. Хотя комедия — слишком красивое определение для апатии, в которой Ксавье пребывает в моем присутствии. Только что я его раскусила.

— Ава? Что ты здесь делаешь?

Я подошла к нему, сдерживая себя, чтобы не заговорить прямо с порога. Сняла пальто, наклонилась к нему, поцеловала и весело пропела:

— Сюрприз…

Не рискну утверждать, что его обрадовало мое неурочное появление.

— Я встретила в коридоре физиотерапевта, по его словам, ты какой-то усталый.

Ксавье промычал нечто невнятное. Зайдем с другой стороны…

— Я только что из твоей лечебницы.

Он посмотрел в окно, чтобы не встречаться со мной взглядом.

— Если помнишь, сегодня приступил к работе твой подменщик. Он вроде ничего…

Он крепко зажмурился и сжал здоровый кулак.

— Ава, прошу тебя… не сейчас.

Я откинулась на спинку кресла, вконец раздосадованная. Я больше не узнавала своего мужа. Куда он подевался? Что его грызет? Каждый новый день отдалял его от меня, а меня от него, доступ к его мыслям и чувствам был для меня закрыт, я не знала, как с ним разговаривать и как ему помочь. Он вел себя так, будто лечебницы и работы, составлявших до аварии почти всю его жизнь, больше не существовало. Он упорно отказывался отвечать, если я задавала ему вопросы на эту тему, а ведь она, по идее, не могла его не волновать. Вспоминая, как он перед самой аварией злился из-за последствий своего месячного отсутствия, я приходила к выводу, что передо мной совсем другой человек, незнакомец. По логике, он должен был сильно скучать по работе, по животным, это очевидно, по-иному и быть не могло. А что с его страхами? Наверняка они у него тоже имелись. Сумеет ли он нормально лечить животных, пока его нога полностью не восстановится? Ветеринар должен твердо стоять на ногах, часами не садиться, делая операции, ему нужны сильные руки, чтобы поднимать больших собак… Я не знала, с какой стороны подступиться к Ксавье, как до него достучаться, и опасалась давить, чтобы не нанести больше вреда, чем пользы.

Сегодня я пришла бодрая и готовая к действиям. Я хотела предъявить ему свою глубокую печаль и тяжелые переживания, печаль и переживания детей. Но когда я увидела, в каком он состоянии, мой боевой настрой сам собой угас, а разочарование усилилось. Неумение пробудить его реакцию подрывало мою волю, сводило с ума. Зачем я сижу с ним, если это ничего не дает, если ему не легче от моего присутствия, пусть хоть немного? Хуже, мое присутствие его раздражает. Я несправедлива, мое положение невозможно сравнивать с тем, что выпало на его долю, но мне, тем не менее, хотелось бы напомнить ему, что эти четыре стены, в которых он заключен и которые загоняют его в депрессию, в последние недели стали и для меня единственной средой обитания. Для меня тоже невыносимо зрелище медицинской кровати, его неподвижно зафиксированной ноги, а больничная рубаха вызывает острое отвращение. Что происходит с Ксавье? Отчего у него такое подавленное состояние? Почему он только и делает, что балансирует между глубокой тоской и ожесточением? Почему мы разучились разговаривать друг с другом?