Телохранитель - Деон Мейер

Оказалось, она еще не закончила.

— Но что толку беседовать с кирпичной стеной? Вы наверняка подписали какое-то соглашение, которое запрещает вам говорить на подобные темы. — Она в досаде всплеснула руками. — Леммер, что вы за человек такой?! Вы всегда такой надутый или это просто я вам так не нравлюсь? Наверное, после всех важных персон, которых вы охраняли, я кажусь вам очень скучной особой.

Я подозревал, что по-настоящему она огорчилась из-за того, что ее смышленость и изобретательность не принесли ожидаемых результатов. По большому счету они не подействовали ни на Патуди, ни на Волхутера, ни на меня. Добро пожаловать в реальный мир, Эмма!

— Я рад, что вы злитесь, — сказал я вслух.

— Не надо меня опекать. — Она опустила ноги, отвернулась от меня и стала смотреть в окно.

Я постарался говорить повежливее:

— Чтобы выполнять мои обязанности, я должен сохранять дистанцию. Это один из основополагающих принципов моей профессии. Я хочу, чтобы вы правильно меня поняли; ситуация у нас необычная. Обычно телохранитель даже не едет в одной машине с клиентом; мы никогда не едим за одним столом и никогда не беседуем на посторонние темы.

Я мог бы многое порассказать ей о первом законе Леммера!

Понадобилось некоторое время, чтобы она переварила мои слова. Потом она снова повернулась ко мне и спросила:

— Вот, значит, какой вы придумали предлог! Профессиональная дистанция! Да за кого вы меня принимаете? Леммер, у меня тоже есть клиенты. Я вступаю с ними в профессиональные отношения. Когда мы работаем, это работа. Но они тоже люди. И я склонна считать их людьми и уважать их за их человеческие качества! Иначе в моей работе просто нет смысла. Вчера ночью, Леммер, мы не работали. Мы сидели за столом, как два обычных человека, и…

— Я не говорю, что…

Но ее уже понесло. От злости голос ее сделался низким и отрывистым.

— Знаете, Леммер, что плохо? Мы живем в век мобильных телефонов и коммуникаторов, вот что плохо. Люди надевают наушники, и каждый живет в своем узком мирке и не хочет слышать других. Каждый хочет слушать только свою собственную музыку. Мы сами отрезаем себя от мира. Нам наплевать на других. Мы возводим стены и ставим решетки, наш мир становится все меньше и меньше, мы живем в коконах, прячемся в тесных сейфах! Мы перестали разговаривать; мы больше не слышим друг друга. Мы едем на работу, каждый в своей машине, в своей стальной раковине, и не слышим друг друга. Я не хочу так жить. Я хочу слышать людей. Я хочу знать людей. Я хочу слышать вас. Не когда вы изображаете сильного и неразговорчивого тупицу. Я хочу видеть в вас человеческое существо. У которого есть биография. Мнения и планы. Я хочу узнать их и сравнить с собственными — и, если надо, изменить свои мнения и планы. Как еще смогу я вырасти? Вот почему люди становятся расистами, сексистами и террористами. Потому что мы не разговариваем, не слушаем, потому что мы не знаем, мы живем только в наших собственных головах. — Ее речь была беглой, она ни разу не сбилась, не оборвала фразы. Когда она закончила, то снова раздосадованно всплеснула маленькими, красиво очерченными ручками.

Пришлось признать, что она почти тронула меня. На секунду мне захотелось уступить искушению и сказать: «Вы правы, Эмма Леру, но это не все». Потом я вспомнил: когда речь заходит о людях, я — последователь философской школы Жан-Поля Сартра. Поэтому я просто сказал:

— Вы не можете отрицать, что моя профессия немного отличается от вашей.

Она медленно покачала головой и в отчаянии пожала плечами.

Почти час мы ехали молча. Мы пересекли Белую реку, проехали через Нелспрёйт, затем за окнами замелькал величественный ландшафт — горы, красивые виды и извилистая дорога, которая шла вверх по нагорью к Бадпласу, ко входу в Национальный парк «Хёнингклип». Никаких резных порталов для туристов, простые ворота в сетчатой ограде да маленькая вывеска с названием заповедника и номером телефона. Ворота оказались заперты.

Эмма позвонила по номеру, написанному на вывеске. Ответили не сразу.

— Мистер Моллер?

Очевидно, владелец подошел к телефону сам.

— Меня зовут Эмма Леру. Мне бы очень хотелось побеседовать с вами о Коби де Виллирсе. — Она помолчала, послушала, потом сказала: — Спасибо, — и отключилась. — Сейчас он кого-нибудь пришлет, и нам откроют ворота, — раздраженно пояснила она.

Десять минут мы прождали молча; наконец, из-за поворота выехал пикап. Из него выпрыгнул молодой человек, белый, косой на один глаз. Он сказал, что его зовут Септимус.

— Дядя Стеф в сарае. Следуйте за мной.

— Ах, дорогая моя, должен честно вам сказать, что он не похож на Коби, — извиняющимся тоном произнес Стеф Моллер, мультимиллионер, возвращая Эмме фотографию. Он держал ее осторожно, за уголок, чтобы не запачкать грязными пальцами.

Он стоял в большом сарае из рифленого железа рядом с трактором, который он чинил, когда мы вошли. Повсюду валялись инструменты, запчасти, катушки, банки, стальные уголки, стояли козлы, банки с краской, кисти, кофейные кружки, пустые бутылки из-под кока-колы, старые покрышки, тарелка с хлебными крошками. Пахло дизельным топливом и люцерной. Самый обычный сарай, но что-то было не так. Мое подсознание смутно забеспокоилось. Возможно, дело было в контрасте между нашими ожиданиями и действительностью. Застиранные футболка и джинсы Моллера были в пятнах бензина. На вид ему было лет шестьдесят; он был высокий и почти совершенно лысый. Сильные руки рабочего. Глаза за стеклами очков в золотой оправе казались огромными и часто-часто мигали. Он говорил ужасно медленно — как вода капает из крана. Он не был похож на богатого человека.

Эмма без звука взяла фотографию. Она не могла скрыть разочарования. С самого начала день не задался.

— Мне очень жаль, — искренне произнес Моллер.

— Ничего, — ответила Эмма, хотя сама так не думала.

Итак, мы стояли в полутемном сарае и молчали. Цинковая крыша потрескивала на жаре. Моллер мигал, переводя взгляд с меня на Эмму и обратно.

Наконец, она нехотя спросила:

— Мистер Моллер, сколько времени он у вас работал?

— Называйте меня просто Стеф, дорогая. — Он помолчал, как будто принимал важное решение. — Наверное, нам стоит чего-нибудь выпить. — Он показал грязным пальцем в сторону жилого дома.

Мы вышли, и я никак не мог отделаться от чувства, что только что увидел что-то важное.

Дом был какой-то безликий — белый, под выгоревшей и проржавевшей железной крышей. Судя по стилю, его построили в безликие семидесятые годы, а позже подремонтировали. Мы сидели на веранде, сложенной из отесанных бетонных блоков. Я вволю поел билтона[4]из большой миски и выпил три стакана кока-колы. Моллер сам принес угощение и извинился:

— Сейчас здесь только мы с Септимусом, больше никого нет. Боюсь, из напитков у меня только кока-кола, вы не против?