Последний солдат президента - Дмитрий Черкасов

Пресс-секретарь сложил губы трубочкой и закатил глаза. Было видно, что он готов выдать свое коронное: «Вах-х-х, как сказал!» По угодливости Киму не было равных во всей мэрской команде.

Сайентолог написал на листке из блокнота «100 000 DM» и показал Прудкову.

Градоначальник несколько секунд подумал.

– Это еще требует уточнения.

– Мы оплатим время на телевидении и газетные полосы по рекламным расценкам, – сайентолог дал понять, что сто тысяч дойчмарок пойдут лично мэру за его расположение к церкви Хаббарда.

Прудков выпятил нижнюю губу.

– У меня много дел…

– Двойная такса? – предположил сайентолог.

– Пожалуй…

Эмиссар кивнул.

С Прудковым, которого между собой западные коммерсанты и разведчики называли «Лужа», было легко и приятно иметь дело. Он никогда не упускал возможности положить в карман лишние сто-двести тысяч. Жаден, конечно, но сей недостаток с лихвой искупался предоставляемыми услугами.

Сайентолог вытащил чековую книжку и под пристальным взглядом маленьких глазок мэра принялся заполнять пустые строчки.

* * *

– Осталось меньше двух недель, – сообщил собравшимся Станислав Богданкович.

Цвет белорусской оппозиции – главный редактор газеты «Народная доля» Иосиф Мульевич Серевич, президент «Ассоциации молодых политиков» Анатолий Голубко, председатель наблюдательного совета «Белорусской Правозащитной Конвенции» Александр Потупчик, президент «Ассоциации Белорусских Журналистов» – Жанна Литвинович и сам основатель «Хартии-98» и глава Центра «Запад-Восток» Богданкович – расселись "округ низкого столика на одной из конспиративных квартир.

До места очередного сбора каждый добирался окольным путем. Тщательно маскируясь, пересаживаясь в метро с поезда на поезд, пробегая через проходные дворы, заходя в квартиры знакомых и выскальзывая по черной лестнице, будто партизаны на оккупированной территории. По мнению оппозиционеров и их недалеких соратников, такое поведение как нельзя лучше сбивало с толку «топтунов» из службы наружного наблюдения КГБ и позволяло «лидерам сопротивления» спутать карты властям. С завидной регулярностью по Минску, а потом и по всей республике гуляли истории о том, как «мужественные борцы с режимом» в очередной раз провели туповатых подручных Батьки.

Все это имело бы право на существование, если бы не одно «но». На самом деле наружка белорусского КГБ ни за кем из оппозиционеров не следила, занималась гораздо более важными делами, а за «топтунов» дилетанты из «подполья» принимали самых обычных прохожих.

– Разрешение на проведение митинга получили? – спросил Серевич.

– Газумеется, – Богданкович нещадно картавил, – и, как обычно, нам запгетили пгоход по центгу.

– Сатрапы, – весомо заявила Литвинович, бесцветная девица с анемичным лицом и неподвижным взглядом наркоманки. О ее страсти к опиумным препаратам знали все, но до поры до времени молчали. Жанна честно выполняла поручения, раз в неделю разражалась гневной статьей со страниц «Народной доли» или «Советской Беларуси», громче всех вопила на демонстрациях и успешно подбивала молодежь на оказание сопротивления милиции, вовремя исчезая с поля «битвы за демократию».

– А где Изотович? – Голубко манерно изогнулся в кресле, рассматривая тщательно наманикюренные ногти.

Павел Изотович Трегубович, подвизавшийся на должности главного редактора «Советской Беларуси», пропускал уже третье собрание.

– Занят, – отрезал Богданкович. Пассивный педераст Голубко вздохнул. К толстомясому кряжистому Трегубовичу он испытывал нежность, которую ненавязчиво старался продемонстрировать при каждой встрече. Однако дальше многозначительных взглядов не доходило. Тихий алкоголик Трегубович решительно предпочитал женщин. Даже несмотря на то, что с ними у него что-то путное выходило все реже и реже.

– Давайте к делу, – заныл Потупчик, у которого через час была назначена встреча в немецком посольстве, – у меня времени в обрез…

– Сделай обрезание, – брякнула Литвинович, глядя прямо перед собой и покачиваясь.

За десять минут до начата собрания она вколола себе прямо на лестнице два кубика ханки и теперь существовала в своем переливающемся яркими красками мире. Суть разговора ее мало интересовала. Голубко хихикнул.

– Пегестань, – брезгливо сказал Бог-данкович.

– Стае, не обращай внимания, – Серевич развалился в кресле и вытянул ноги, едва не задев давно нечищенными ботинками светлые брючки Голубко, – щас все решим. Саня, что у тебя?

– Я договорился, что в конце месяца приедет Щекотихин. – Потупчик немного наклонился вперед. – Выступит на митинге, осудит режим. Насчет Рыбаковского и Пенькова подтверждения пока нет. То ли будут, то ли нет… Журналисты заряжены, дадут информашку по всем каналам. Эти, с НТВ, запросили на пять штук больше, чем обычно. Боятся. Им в прошлый раз камеру разбили, вот и перестраховываются. Я обещал обсудить и дать ответ послезавтра.

Богданкович пожевал губами.

– А на тги тысячи не согласятся?

– Не. Сказали пять.

– Хогошо. С НТВ ссогиться не надо. Ты как. Толя?

– Человек двести обеспечу, – Голубко подавил зевок, – из них десяток отмороз-ков. Как сигнал будет, они ментов камнями забросают. Только подготовиться надо. И бухалова купить. По толпе пустим ящика три водки, глядишь, на ментов полсотни рыл бросится.

– Там стройка рядом, – Потупчик поднял палец, – кирпичи можно взять. И обрезки арматуры заранее завезти.

– Хогошая мысль, – одобрил Богданкович. – Кто займется?

– Могу я, – пожал плечами Голубко.

– Вот и отлично… Нося, ты подбогочку статей заказал?

– Давно готовы, – проворчал Серевич, – наши, польские, литовские. Из Питера три статьи пришло. Политологический анализ Жени Гильбовича и два опуса Николащенко. Плюс материал от Руслана. Я в Питер деньги уже отослал. Николащенко еще аванс выписал, у него проблемы там начались, бабки сильно нужны…

– У него вечно проблемы, – отмахнулся Потупчик.

Андрей Николащенко по кличке Степаныч был известен далеко за пределами Санкт-Петербурга как ярый борец с психиатрией. С периодичностью примерно раз в две недели он выдавал на-гора очередное «исследование», в котором обвинял врачей во всех смертных грехах и обзывал их «палачами в забрызганных кровью халатах» и «сталинскими выкормышами». За что регулярно приглашался в суд, где брызгал слюной, оскорблял судей и получал свои законные пятнадцать суток. Вокруг Степаныча вечно роились странноватые субъекты с мутными от сверхдоз успокоительного глазами и со справками из диспансеров, с которыми он вел нескончаемые беседы о тех зверских методах, которыми нормальных людей в дурдомах залечивают до растительного состояния.

Если смотреть со стороны, то Степаныч вроде бы занимался крайне благородным и нужным делом. Чего греха таить – в стационарах действительно существуют и нарушения режима, и излишняя жестокость к пациентам, и безразличие персонала. Но не в таких масштабах, как тщился описать Николащенко. При хронической нехватке лекарств больных просто не могли «закалывать» галоперидолом до одури, иначе препарата на всех не хватило бы и нечем было бы купировать приступы у буйных клиентов. Так что на девяносто девять процентов материал для своих «разоблачений» Степаныч высасывал из пальца.