Вариант `И` - Владимир Михайлов

Он вытянул ящик письменного стола, вынул пистолет, показал мне.

– Если попытаетесь отнять товар силой…

Я улыбнулся.

– Я не работаю такими методами. Я журналист, а не гангстер.

Он постоял еще секунду-другую на месте, потом подошел к дверце вмурованного в стену небольшого сейфа.

– Простите. Я вынужден просить вас выйти на минутку.

Он не хотел, чтобы я присутствовал при открывании сейфа. И может быть, даже заглянул в него. Что же – вполне понятная предосторожность.

– Хорошо. Позовете, когда будете готовы.

Я вышел в торговый зал – если можно было назвать так маленькое помещение. Двигаясь вдоль полок, подошел к витрине сбоку, выглянул. Насколько можно было судить при таком поверхностном осмотре, меня никто не ожидал. И все же уходить отсюда придется через черный ход; не может быть, чтобы тут не было запасного выхода, дом старый, начала прошлого века; эти старые дома почему-то неохотно старятся.

– Можете войти! – донеслось из подсобки.

Я вошел.

– Вот они. Смотрите.

Он протянул мне две кассеты – обычные кассеты для магнитофона. Я внимательно осмотрел их. Внешне все было в порядке: на такие именно кассеты писали и тридцать, и пятьдесят лет тому назад; с тех пор успела прийти новая аппаратура, и подобные штучки стали уже редкостью – как квадратные кассеты первых видеомагнитофонов, к примеру.

– Как они к вам попали?

Старик усмехнулся:

– Вы ведь не ожидаете, что я отвечу всерьез? Ну, скажем, шел по улице и увидел – лежат под деревом.

– Для меня это важно. За эти сведения я заплачу дополнительно.

– Тысячу россов?

– Если ответ будет серьезным.

– Я купил их. И недешево.

– У кого?

– Это уже другой вопрос.

– Я готов платить.

– У человека, получившего запись в наследство.

– А точнее?

Старик покачал головой:

– Этого я не сказал бы – даже если бы знал. Так вы будете прослушивать?

– Непременно, – сказал я, вновь уселся и надел наушники.

Весьма любопытная оказалась запись. Участники подслушанного разговора, естественно, не называют друг друга по фамилиям, и даже по именам весьма редко: встреча неофициальная, они знают друг друга прекрасно, протокол не ведется. Можно только догадываться о том, кем являлся каждый из собеседников; однако соображения – еще не уверенность. Поэтому всех участников – их шестеро – я обозначил для себя просто номерами – в том порядке, в каком их голоса возникают при воспроизведении записи. Да, собственно, конкретные имена тут ничего и не дали бы; не станем забывать, что разговор происходил почти тридцать лет тому назад, и ни один из собеседников сегодня не выступает как активный политический деятель. Половины из этой шестерки ныне нет в живых; из троих здравствующих один издал уже свои мемуары (крайне небольшим тиражом) и еще один, по слухам, пишет (все это – при условии, что я правильно их идентифицирую), третий же молчит: у него есть основания считать, что на одном из этапов политической игры с ним обошлись нехорошо, после чего он ушел в себя (его-то воспоминания наверняка и окажутся самыми интересными, но скорее всего будут опубликованы лишь после его смерти – если наследники пойдут на это и если им позволят). Итак – только номера.

(Начало записи я пропустил. Там ведется обычный для таких встреч легкий, временами не очень приличный треп. Судя по звуковому фону, действие вообще происходит в бане, чем могут объясниться и некоторые дефекты записи: избыточно влажный воздух. Говорят о том, что кто-то чрезмерно толстеет, у кого-то – новое увлечение, какова была последняя рыбалка, один хвалит свой новый автомобиль, еще один рассказывает о развлечениях, какими была насыщена его недавняя поездка в Лас-Вегас. После этого разговор понемногу приближается ко все более серьезным темам.)

1-й: «Да, все процветают, сучьи дети. Никакая хвороба их не берет. А мы?»

2-й: «Надо потерпеть. Русь всегда была сильна терпением».

1-й: «На терпеливых воду возят».

3-й: «Нет, он прав. Это кажется, что там все в порядке. Однако они зарываются. Слишком уж зарываются. А за этим всегда приходит пора унижения для нации. Придет и для них. И им пережить ее будет очень тяжко, куда тяжелее, чем другим».

4-й: «Что-то больно умственное. До меня не доходит».

3-й: «Нет, все очень просто. В новой истории зарывались Германия с Гитлером, Япония со своими воеводами, мы, грешные, с коммунистами. И вслед за этим всегда шло унижение…»

1-й: «Пока они там унизятся, Русь медным тазом накроется, останется одно воспоминание».

4-й: (тот, что рассказывал о Лас-Вегасе): «Вообще-то не знаю, как оно там будет, но пока что унизительно для нас. Мы нынче даже не третий мир. Мы – никакой мир. Гнусная какая-то жизнь… Вон ту откройте. Нет-нет, ту».

2-й: «Надо перетерпеть».

5-й: «Ну, не вам обоим скулить – с вашими-то деньгами».

4-й: «Все же наше пиво лучше… Я не на свою судьбу жалуюсь. Мне за Россию больно. Да и деньги деньгами, с ними, безусловно, можно везде и все, но только… Там деньги у нас берут, конечно, как у любого другого, но посматривают так… когда думают, что ты не видишь…»

1-й: «А ты хочешь, чтобы на тебя смотрели с горячей любовью?»

4-й: «Их любовь я имел в виду… Но когда-то, говорят, если не любили, то хоть боялись. А нынче – смотрят так, словно от тебя в любую минуту можно ждать чего-то… не страшного, не опасного, но неприличного. Что мы, дикари?»

6-й: «Да нет, мы не дикари. Просто мы для них непонятны».

1-й: «Ага, загадочная русская душа…»

6-й: «Наоборот, никакой загадочности. Нормальная глупость. Отсутствие всякой логики, крайняя непоследовательность. И с их точки зрения, полное отсутствие патриотизма. Сами-то они патриоты…»

2-й: «Это у нас мало патриотизма?»

6-й: «Ну вот, скажем, в твоем хозяйстве есть наверняка информация: сколько денег за последние лет двадцать-тридцать утекло за границу. Они-то, патриоты, конечно, тоже вывозили капитал, но только когда нельзя было его разместить у себя дома. Они строили Америку. И построили. А мы ни… ничего не хотим создавать. Только прибыль. Что делать: идеология давно приучила считать себя интернационалистами. У пролетариата нет Родины…»

3-й: «Это вроде бы и естественно…»

6-й: «Естественно в своей противоестественности. Нет, нас от патриотизма отучили. Но главное не в этом, конечно. Главное в непоследовательности. До сих пор не можем разобраться сами с собой: кто мы в конце концов?»