Когда все возможно - Элизабет Страут

* * *

Чарли настежь распахнул дверь номера и стоял на пороге, глядя в сторону парковки, чтобы Трейси поняла, что ей уже можно возвращаться. Когда она шла от своей машины к мотелю, он понял, что ей кажется, будто он за ней наблюдает — вот только он вовсе и не наблюдал за ней: вниманием его полностью завладели запахи осени, и этот воздух, вдруг ставший таким сырым и холодным, и аромат напоенной влагой почвы — все это пробудило в нем странное всепоглощающее чувство, очень близкое к возбуждению. Осторожней, подумал он. Осторожней. И чуть отступил, пропуская Трейси в номер.

На этот раз она не стала снимать пальто и не села на кровать, а устроилась на стуле возле письменного стола. И по ее лицу он догадался, что все это время она готовилась к предстоящему разговору.

— Прошу тебя, Чарли, поверь мне. Пожалуйста, просто поверь. Мне действительно очень нужны деньги.

— Я это уже понял.

— Тогда… ну, пожалуйста!

Возможно, в глубине души он даже испытывал извращенное желание услышать, как она скажет, что он попросту ей должен. Но потом — впервые за все время их знакомства — увидел, что в глазах у нее стоят слезы, и спохватился.

— Ох, Трейси, расскажи-ка мне все. Ну же, детка! В чем дело?

— В моем сыне.

И Чарли постепенно — хотя на самом деле это произошло и очень медленно, и очень быстро, во всяком случае, так ему показалось — начал понимать, в чем дело. Ее сын угодил в беду из-за наркотиков. Задолжал какому-то типу десять тысяч долларов. Понимание этого проникло в комнату, точно огромная темная птица с невероятно широким, пугающим размахом крыльев. Тогда он спросил Трейси напрямик, и она молча кивнула.

Теперь слезы ручьем текли у нее по щекам, все текли, текли, и она даже не пыталась их вытирать. И он был словно зачарован этим зрелищем — никогда прежде ему не доводилось видеть, чтобы она плакала. Чарли видел, как крупные капли размокшей туши падают ей на одежду, на бирюзовую нейлоновую блузку, на черную юбку, даже на туфли. Его жена никогда косметикой не пользовалась.

— Ну, хватит, Трейси, детка! Хватит, милая. — Он приобнял ее одной рукой, и ему показалось, что ей хочется прижаться к нему, и она бы, возможно, прижалась, но он вовремя сказал: — Смотри, Трейси, как бы тебе не оказаться в опасности.

Похоже, ее сильно задели эти слова, и она, тряхнув головой и стиснув в кулаки украшенные кольцами пальцы, заорала:

— Да что ты понимаешь? Ни хрена ведь не знаешь и не понимаешь, твою мать, а еще с глубокомысленным видом дерьмовые советы даешь! Извини, конечно, но ты ведь, черт подери, вообще ни хрена обо мне не знаешь!

И оказалось, что этим взрывом гнева и отчаяния она ему даже помогла.

— Я просто не могу так поступить, — сказал он, и ему это было совсем нетрудно. — Я не могу снять с банковского счета десять тысяч долларов — да еще и Мэрилин об этом в известность не поставить. И в любом случае не собираюсь этого делать.

И тут зеленые глаза Трейси стали похожи на темные ноздри дракона, в глубине которых пылает пламя, — именно этот образ пришел Чарли в голову, когда он увидел, как изменилось ее лицо, а глаза расширились, словно ноздри разъяренной лошади, поднявшейся на дыбы и удерживаемой лишь туго натянутыми поводьями.

— Мой сын умрет, если я не успею принести эти деньги. — Теперь глаза ее были абсолютно сухими, а дыхание вырывалось изо рта короткими злыми толчками.

Чарли очень медленно опустился на краешек кровати лицом к ней, помолчал немного, потом наконец очень спокойно сказал:

— Пойми, я ведь понятия не имел, что у тебя сын есть.

— Ну, естественно! Я же тебе не говорила.

— А почему ты мне не говорила? — Это был совершенно искренний вопрос, потому что Чарли и впрямь был озадачен.

— Ну, наверное… — Трейси задумалась, приложив к подбородку палец, украшенный кольцом, и явно изображая несколько преувеличенную работу мысли. — Наверное, потому что, если б я объяснила тебе всю эту ситуацию, ты стал бы хуже ко мне относиться.

— Трейси, у многих людей дети попадают в беду. — Его раздражал сарказм Трейси. У него было такое ощущение, словно ему ножом сдирают с руки кожу. — С какой стати я из-за этого стал бы хуже к тебе относиться?

— Ха! Вот именно! Разве ты мог бы хуже относиться ко мне, когда хуже и так…

— Прекрати. Черттебяпобери. Немедленно прекрати это. Прекрати, слышишь? — Чарли вскочил.

А Трейси тихо сказала:

— Сам прекрати! Меня тошнит от твоей либеральной белой жалости!

Как раз вовремя — Чарли всегда успевал вовремя, — он сумел сдержаться и не влепил ей пощечину, хотя ему очень этого хотелось, у него даже кончики пальцев покалывало от нетерпения. Трейси с таким презрением от него отвернулась, что он и не подумал извиняться. Впрочем, презрение ее было не слишком искренним. Он отчетливо чувствовал в нем налет театральности.

У них в полку служил капеллан. Ох, какой же это был чудесный парень! И такой простой. «Господь плачет вместе с нами», — говорил он, и было абсолютно невозможно злиться на него за эти слова. А после той ночи в Кесоне им прислали другого капеллана, насквозь фальшивого. С театральными замашками. «Иисус — ваш лучший друг», — говорил этот новый капеллан с дурацкой напыщенностью, словно именно ему было поручено распределять среди них спасительные «пилюли Господа».

* * *

Однажды Чарли лежал в госпитале, а потом, после выписки, его попросили снова туда приехать и выступить перед группой молодых военных. Начальству казалось, что молодежи полезно послушать тех, кто воевал. Но все вышло по-другому — ох, у Чарли просто чуть голова не лопалась, когда он об этом вспоминал: вокруг него расставили складные стулья, на них расселись совсем молодые ребята в военной форме и стали ему рассказывать, как они с боем входили в иракские города, как теперь не могут спать по ночам, как слишком много пьют, и выдержать все это для Чарли оказалось попросту не под силу. Некоторые из этих солдат были так молоды, что даже от подростковых прыщей не успели избавиться. А ведь когда-то он и сам отдавал приказы таким вот юнцам, и теперь ему было тошно на них смотреть. Его приводило в ужас то, что он испытывал к ним почти отвращение. Ибо уже одно то, что он находился в такой близости от них, невероятно обострило в нем ощущение реальной возможности собственной смерти. Кроме того, ему было совершенно ясно — собственно, этого он опасался с самого начала, — что парень, собравший и возглавивший эту группу, понятия не имеет, как ему быть дальше. Да и что он мог с этим поделать? Ну, поговорить, конечно, можно. Потом можно устроить перекур и еще поговорить. В общем, во время третьей подобной встречи Чарли сбежал, воспользовавшись перерывом на перекур, и вот тогда он по-настоящему испугался.

С Робин он познакомился благодаря вывешенному ею объявлению в Интернете. Ему тогда два часа пришлось тащиться на машине из Карлайла в Пеорию, и впервые они встретились в лобби одной из старейших гостиниц города, недавно отремонтированной и переоборудованной. Вокруг сверкали стеклянные стены и искусственные водопады, где-то справа вежливо гудели лифты, а они с Робин сидели в баре и тихо беседовали. И вот тогда — о, великий и всемогущий Господь! — он впервые за много лет почувствовал себя почти счастливым. Эта светлокожая мулатка с зелеными глазами источала спокойную, сияющую уверенность в себе. И сияние этой чуть потрепанной самоуверенности почти сразу заставило Чарли полюбить в ней все — и щель между двумя передними зубами, и черную линию подводки на веках, и то, как мулатка, слушая его, то и дело повторяла: «Это точно». Он узнал, что ей сорок лет и у нее есть две дочери, которые во время ее вынужденных отлучек остаются у бабушки. Чарли тогда снял номер на самом верхнем этаже с видом на реку. Во время разговора он заметил, что Робин украдкой поглядывает на часы, явно не желая расходовать свое время зря, а потом, уже после всего, она прибавила к заранее оговоренному времени еще час. Но все равно она была очень приятная, такая спокойная, вежливая, и эти качества никуда не исчезали даже во время чудных всплесков ее неподдельной бурной сексуальности. Он, впрочем, с самого начала почувствовал, что в ее сексуальности нет ни грамма фальши, именно поэтому ему всегда было с ней так хорошо. А это уже немало.